Зазвенели стаканы, начались здравицы. На колени молодоженов полетели свертки, куски материи, потянулись руки с какими-то предметами, завернутыми в бумагу.
Все это принимала из рук Любаши Фекла и складывала на кровать. По щекам ее текли обильные слезы счастья; всхлипнула от умиления и Андреева мать — Ксения Афанасьевна.
— Ой, люди добрые, — по-скоморошьи завизжал Савка, — пить не можно — шибко горько!
— Горько! Горько! — полетело со всех концов.
Молодожены нерешительно поднялись. Пригницын повернул Любашу лицом к себе и смачно чмокнул в губы.
За столом стихло: все ели чинно, стараясь не чавкать, не нарушить благопристойности.
— Когда мы с Гликерией оженились, — нарушил молчание Савка, — папаня, царство ему небесное, подозвал меня перед тем, как в церкву идтить, и грит: «Сынок, стань под образа и помолись богу, что он послал тебе такую добрую невесту. Без нее, грит, тебе путя бы не было — шибко ты непутевый». Хи-хи-хи! — залился смехом Савка. — А я думаю себе: «Подожди, папаня, дай стать на свои ноги, я тебя шибко обскакаю». И обскакал-таки! У меня стайка полна скотины, а папаня так и не нажил больше двух коров да старого мерина. Хи-хи-хи…
Его смех никто не поддержал.
— Теперь молодым не об том надо думать, — рассудительно вставил Герасим Миронович, чинно вытирая рушником усы. — Служить им надо исправно. Вот если бы Андрей мой, чудок не туды бы загнул, не знаю, где бы мы с матерью и голову приклонили…
— Истинные слова, сват! — загудел Терентий Кузьмич. — За таким сыном не пропадешь. Да и моя дочка под стать ему — службу несет исправно.
— Вот и мой зятек, — вступил в разговор Никандр, — уж который год из ударников не выходит, больше моего зарабатывает, во как!
— А че, нешто Любаша не ударница? — ревниво вступилась Фекла. — Пара хорошая, дай бог им здоровья да деток!
Кругом загоготали. Хмель заметно овладевал гостями — лица раскраснелись, шум нарастал. Снова налили, снова кричали «горько!». Уж кто-то опрокинул стакан с брагой. Рогульникова подруга приставала к Аниканову до тех пор, пока на его щеке не отпечатался красный бантик ее губной помады. Вздохнула гармошка, исторгнув лихой перебор ритуальной песни сибирских свадеб — «Подгорной». Первой пустилась в перепляс Рогульникова подруга — от ее каблуков зазвенела посуда на столах. С ней кинулась состязаться Кланька. Когда в чистой половине избы стало тесно, танцующие подались на кухню.
— Мама, а нам с Колькой можно? — спросила Любаша. — Я сниму фату, а?
— Ладно уж, сними, доченька, бог с ней. Идите в общий круг. — Фекла прильнула к дочери, три раза поцеловала ее в щеки и лоб и залилась слезами.
А возле печки, сидя рядышком на кованом сундуке, умильно лобызались сватьи.
— И не скажи, чадушка, — по-донски мягко, нараспев говорила Ксения Афанасьевна, поправляя цветастую шаль тонкой шерсти. — Уж так мы с Миронычем обрадовались, как приехали к вам, — вот где жисть! Кто ж его знал-то? Ехали ить на чужбину, а чур, гадаем, хуже будет. Теперича душа на месте.
— Слава богу, сватьюшка, слава богу, что приехали! — отвечала ей баском Степанида Ефремовна. — И у молодых наших душа будет на месте. А то Андрюша, бывает, нет-нет да и вздохнет, пригорюнится. Жалостливый он у вас, чисто ангелочек. А уж как Клашу любит! И к нам, старикам, душевно относится…
В переднем углу, под образами, шел другой разговор.
— Строиться надо всем, артелью, рядом, чтоб за руки держаться, — говорил Терентий Кузьмич. — И участок на Силинке подберем лучший, Андрей поможет — он голова в постройкоме. Сплавленный лес рядом, у реки валяется сколь хошь, по ночам можно на целую церкву собрать. Опять же лесозавод — рукой подать, а возле него горы отходов — тесу да горбыля. Топливо — тайга под боком, и коров туда на выпас можно, рыбы сколь угодно в речке и в самом озере. А что касаемо тягла, то Никандр да Колька в любой раз могут пару подвод подкинуть в вечернее время. Да и я тоже на своей столовской при нужде могу разок-другой подвернуть. И тебе, сват, надо во что бы то ни стало возчиком в какую-нибудь столовую пристроиться, — святое дело! Сейчас с харчем полегше стало, так его на столах остается пропасть сколь. Дюжину кабанчиков можно продержать.
Герасим Миронович все более откровенно, до обожания восхищался своим сватом.
— Возчиком в столовой, конечное дело, самый вакат мне пристроиться, — говорил он, загораясь. — Уж коня я люблю!..
— Пристроим, сват, пристроим, — обещал Кузнецов. — У Кланьки нашей во всех столовых знакомцы. Да и Андрей имеет немалый вес. Это мы тебе сделаем, сват.