— Ми скоро будем самый богатый страна в мире! — размахивая руками, с горячностью кричал он. — Сталинградский и Харьковский тракторозаводы построили? Построили! Днепрострой построили? Построили! Челябинский тракторный строим? Строим и скоро пустим! А Магнитострой, а Хибиногорск? А почему? А потому, что наш большевистский партия сказал народу: надо строит, чтобы жит богато и чтобы врагу по зубам дат, если он полезет войной на нас. А ми зачем приехал на Дэвэка за десять тысяч километров? Чтобы тоже строит! Тут нас некоторые местные граждане пугают, говорят: «Вот придот стадо медвед и вас сожрот». (В толпе смех.) «Летом вас комар и мошкара тоже сожрот». (В толпе хохот.) «Сожрот, сожрот», — передразнил он воображаемого противника, скорчив страшную мину и растопырив скрюченные пальцы. — А ми кто вам, ишак или казавка?
Толпа разразилась хохотом, кое-где захлопали в ладоши.
— Не пугайте нас, пожалуйста, некоторые граждане, ми обязательно не уедем, пока не построим тоже комбинат-гигант! — единым дыханием прокричал Замгиев. — Всякий трудности выдержим, но построим, раз большевистская партия наш сказала так комсомолу!.. Ура, товарищи! — неожиданно закончил он.
Некоторое время было тихо, но вот сначала не густо, а потом как нарастающий прибой грохнули могучие крики «ура».
Следующим выступал горьковчанин. Его окающая неторопливая речь была выслушана со вниманием, но никого особенно не взволновала. Когда он торопливо сошел с ящиков и Фалдеев, продолжая держать смятую кепку в правой руке, пригласил желающих выступить, Леля Касимова толкнула Аниканова:
— Выступи, Андрюша, от нас, новочеркасских комсомольцев!
Аниканов окинул взглядом ребят.
— Пойти?
— Валяй!
— Разрешите слово!
— Пожалуйста. Кто там? — спросил Фалдеев.
Захар не знал, что Аниканов был «дежурным оратором» на всех комсомольских конференциях и активах в Новочеркасске — собственно, поэтому Касимова и предложила ему выступить. Говорил Андрей звонко, с привычными ораторскими жестами и выражениями, держался свободно, независимо, чем немало удивил Захара: «Да Аниканов ли это?» Правда, Андрей ничего нового не прибавил к тому, что уже было известно до него, только по-своему повторил то же, о чем говорил Замгиев, — о запугивании комсомольцев, рассказал о том, что говорил ему (Захара он не назвал) один крестьянин, когда он зашел в его дом (о причине посещения Андрей умолчал). Но говорил Аниканов звонко, слова бросал хлестко. В заключение произнес три здравицы в честь партии, советского народа и Ленинского комсомола и горделиво спустился с ящиков под шум дружных аплодисментов.
Стало уже смеркаться, когда митинг закончился. Но люди долго не расходились с берега. Повсюду то и дело вспыхивал смех — вспоминали выступление Замгиева, его слова: «А ми кто вам, ишак или казавка?»
В этот день многие из пермских до глубокой ночи не могли уснуть, прислушиваясь к красивой украинской песне харьковчан, растекающейся в беспокойной весенней тишине над Амуром.
Особенно мучительно засыпал Никандр.«И черт потянул меня на это собрание! — ругал он себя. — Только еще больше замутилась душа…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тайга, тайга…
Захар, степной житель, видел лишь небольшие островки лесных зарослей в пойме Дона. Всей душой любил он эти леса. Когда-то в детстве ему нравилось залезать в самую глухомань и там, в первозданной тишине, в зеленой сумрачной чаще ежевичника, черноклена, колючей крушины, укрытых сверху ветвистым пологом вековых дубов, испытывать непонятный страх и очарование перед лесной таинственностью. То, что он видел из дверей теплушки на протяжении почти всей дороги от Урала до Хабаровска, было сверх всяких его представлений о лесе. Это было то, что называли тайгой, — бесконечное, удивительное море леса.
Еще более могучие, совсем нетронутые леса он увидел с парохода, плывя от Хабаровска вниз по Амуру. Перед ним лежал необозримый простор, в котором властвовала лишь тайга, одна тайга. Словно исполинская зыбь застывшего океана, уходили ярус за ярусом цепи сопок к востоку и западу от Амура. Тайга густо ощетинила их конусы частоколом елей и пихт, затянула долины мягкими курчавыми куделями разнолесья, темнела во всех распадках и падях, мрачной стеной подступала к берегам Амура.
То же очарование и трепет, что испытывал Захар в детстве среди придонского леса, владели им и теперь, но только с бо́льшей силой. Пораженный, оробевший, всматривался Захар в таежную даль, пытаясь проникнуть в ее суровую тайну.