Словно прибойная волна перекатилась через плац, и вот ее как бы взорвало: «Ура-а-а!.. Ур-ра-а-а!..»
Потом выступали танкисты. Речи их были коротки и страстны. Каждая кончалась клятвой: враг будет выброшен.
— Становись! — раздалась команда.
Не прошло и минуты, как все были в строю. При свете карманных фонариков командиры читали приказ о выступлении. Огней не разрешалось зажигать, включать фары машин категорически воспрещалось.
К двенадцати часам ночи экипажи получили и уложили боезапас, до отказа залили баки горючим. На личные дела времени у танкистов почти не оставалось, но каждый успел написать записки и положить их в свои вещи. Захар написал две. Первая:
«Командованию и в политчасть. Если придется погибнуть в бою, прошу считать меня коммунистом. Мл. лейт. Жернаков. 30.7.38».
Вторая:
«Милые мои, уходим в район боевых действий. Если не вернусь, помните: я вас любил больше всего на свете. Настенька, женушка моя, сына назови Федором. Прощайте. Целую всех. Захар».
В четверть первого загрохотали танки. Машины одна за другой стали неторопливо выползать из темноты на дорогу и выстраиваться в походную колонну. Грозное это было зрелище: черные силуэты стальных чудищ ползли в ночном мраке, прорезая тьму снопами искр из выхлопных труб.
Экипаж танка остался в том же составе, в каком был на учениях: Агафонов — механик-водитель, Захар — башенный стрелок. Командиром был «кадровик» — старшина Алексей Криволап, щупленький, но подвижной, как вьюн, белобрысый паренек.
Ночь стояла безветренная, душная. Танки шли с открытыми люками. Захар и Криволап, высунувшись по пояс, молча смотрели вперед. Гул моторов и лязг гусениц наполняли все пространство ночи и заглушали мысли. Лишь иногда где-то в тайниках души Захара на минуту поднималась тревога, но тут же ощущение могучей брони, боевой азарт, сознание своей мощи, сознание того, что они идут на выручку товарищам по оружию, — все это настраивало на боевой лад, держало нервы в каком-то спокойном и ровном напряжении. Сколько раз, бывало, Захар думал о войне, пытался представить ее и не мог! Теперь этот момент настал. Решающий момент, итог всей прожитой жизни.
Перед рассветом стало прохладно. Захар опустился на сиденье, пытаясь задремать, но машину то и дело кидало — шли на повышенной скорости.
Проснулся он, когда совсем рассвело. Было мглистое, прохладное утро. Впереди, за повитой дымкой равниной с кудрявыми перелесками синели цепи сопок. Какие же из них Заозерная и Безымянная? И где граница?
Колонна перешла на самую большую скорость. Ее голова и хвост терялись впереди и позади в серой завесе пыли.
В семь утра последовала команда: «Стой! Смениться механикам-водителям!»
За рычаги сел Захар. Когда они менялись, Захар не узнал Агафонова — его лицо и шлем сделались седыми от пыли, глаза покраснели от усталости.
И снова напряженно заколотилось могучее сердце танка — мотор в сотни лошадиных сил. Но как легко управлять ими, как послушны они движению рук человека! Когда-то Егерь был менее послушен в поводу, чем эти четыреста пятьдесят Егерей.
И все же танковая часть пришла в район сосредоточения сил на полчаса позже срока. Когда танки скрылись в зарослях тальника и один за другим стали глохнуть моторы, Захар ясно услышал тягучую орудийную канонаду. Она текла со стороны сопок, что зеленой ломаной линией поднялись впереди, километрах в восьми. Взводные рации приняли закодированный приказ: механикам-водителям оставаться на местах, остальным членам экипажей находиться возле танков. Через час новый приказ: всем отдыхать, за исключением дежурных экипажей.
Захар уже собирался вылезти из танка, как возле люка появилась голова Агафонова.
— Слышь, Захар, кавалерия прошла — вон слева от нас!
— Да ну! Много?
— Полка два, если не больше. Прошли на широкой рыси…
— Может, там и восемьдесят шестой полк, Вася Корольков?
— Не исключено. Разберемся немного в обстановке — узнаем.
Пока Захар вылезал из люка, у перелеска, где пролетели конники, в воздухе осталось лишь облако пыли.
В четыре часа взвод, в котором служили Захар и Агафонов, заступил на дежурство. Все это время протяжный гул артиллерийской канонады, напоминающий близкие раскаты грома, не прекращался ни на минуту, и танкисты уже привыкли к нему.
Страшно пекло, воздух был словно в парной, на деревьях не шелохнется ни единый листок. Кажется, не было ни одной детали машины, которая бы не излучала жар, хотя танки стояли в тени. В воздухе висел стенящий звон гнуса. Комары набились даже в люки.