К вечеру все изрядно вымокли, вывозились в грязи, но с работы шли веселые, румяные. Только Аниканова не было — он так и не вернулся на лесосеку до вечера, хотя ссадина была пустяковая: удар смягчила кепка.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Сплав тоже начался с происшествия.
Как на великую невидаль, собрались комсомольцы к реке. Первое бревно столкнули с вершины штабеля. Звеня, оно тяжело ударилось о землю, подпрыгнуло на краю обрыва — берег оказался подмытым снизу, — и огромная глыба земли вместе с бревном рухнула вниз. Вместе с глыбой рухнул в реку Бонешкин — щупленький паренек, стоявший на краю обрыва. Вытаращив ошалелые глаза, он оседал в стремнину и орал что есть мочи:
— Помоги-иите!.. Тону!..
К нему сразу протянулось несколько багров. Уцепившись за багор, Бонешкин вмиг выскочил на берег — воды там было по грудь. Бледный от испуга, он стряхивал с себя воду и оправдывался, улыбаясь:
— От черт, как это я, а? Нечаянно. Думал, порушилась вся земля, от черт!..
— Так бывает со всеми, кто сует нос куда не след! — сказал назидательно Гурилев.
— У него, видать, мякина вместо мозгов! Бревном могло же подшибить!
— Иди обсушивайся, черт паршивый! — ругался бригадир. — Из-за тебя тут беды наживешь.
Но нет худа без добра: обвалившийся берег облегчил работу — бревна из штабеля скатывались в воду без задержки.
После случая с Бонешкиным Захар и Каргополов договорились работать вместе и страховать друг друга.
Дружба! Сколько возвышенных чувств и мыслей вызывает она, сколько тепла и благородства рождает в сердцах! Бескорыстная дружба, как и настоящая любовь, как и подлинный героизм, является своего рода талантом. Ибо что может быть чище того самоотвержения, которое проявляется в дружбе, в любви, в героизме?!
Не всякий может беззаветно отдаться дружбе — только душевно чистый человек способен на это.
С детства отзывчивый на добро, Захар привязался к Ивану Каргополову. Со дня разлуки с Васей Корольковым он был все время замкнут, одинок. Дружбы с Аникановым не получилось. Случай с сапогами, по правде сказать, не был уже такой неожиданностью для Захара: еще в дороге примечал он у Андрея нехороший душок стяжательства и скопидомства, а его возвышенные слова о чистой любви не вязались с цинизмом, который иногда проскальзывал у Андрея в разговоре о девушках. Теперь, на расстоянии, Захар все лучше понимал характер Аниканова и убеждался, что друзьями они никогда не стали бы.
Иван Каргополов был почти во всем полной противоположностью Аниканову: неуклюж, некрасив, но какой чистый душевный облик проглядывал за всем этим! Уже в первый вечер, когда ложились спать, Каргополов увидел, что Захар, расстегнув хлястик шинели, стал заворачиваться в нее.
— А что, одеяла у тебя нет? — спросил Иван.
— Из армии ведь я. Шинелью вот обхожусь.
— Не-ет, так дело не пойдет, Захар! Будем спать вдвоем под моим одеялом.
В ту ночь Захар спал на редкость крепко.
Иван Самородов, или, как его теперь с легкой руки Гурилева стали звать Иванка-звеньевой, повел комсомольцев вслед за головными бревнами вниз по течению речки.
— Робятка, робятка, пошли, пошли шибче, — беспокойно оглядывался Иванка и сам бежал легкой рысцой.
— Ну и шебутной же у нас Иванка-звеньевой, — посмеивался Гурилев, торопливо шагая в хвосте.
Люди едва поспевали за головными бревнами, которые легко и плавно уносились по стрежню реки. Захар бежал рядом с Каргополовым, подоткнув подол шинели под ремень, слегка припадая на левую ногу.
— Ты что это хромаешь? — спросил Каргополов. — Ногу уже натер?
— Она у меня была сломана. С конем упал зимой на препятствии…
— Этой зимой?
— Ну да, в феврале… Готовился к конноспортивным соревнованиям.
— Так она же у тебя не срослась как следует!
— Да нет, вроде срослась… Из-за этого и демобилизовали.
— Слушай, Захар, ты варвар по отношению к себе! — искренне возмутился Каргополов. — Да какой же черт понес тебя на Дальний Восток, да еще на сплав, в таком состоянии?
— Такой же, как и тебя, — улыбнулся Захар.
— Да-а, вот это дело! Тебе, брат, нужно беречься. Ты сказал звеньевому?
— А зачем? Что он, врач?
До нижнего склада, где лес принимали кадровые сплавщики леспромхоза, было пять километров.
На первом километре все шло благополучно, но дальше стремнина подворачивала вплотную к берегу, а там как раз под обрывом лежала коряга, распростершая длинные корни, как щупальца спрута. Бревна ударялись в нее, но не успевали развернуться, их прижимали к берегу и к коряге вновь подплывающие лесины, угрожая затором.