— Да нет, ничего…
— А ночью вы стонали.
— Разве? Неудобно… Отец не ругался, что меня сюда положили?
— Немножко поворчал. Но папаша у нас не сильно злой, поругается и скоро отходит.
— Он работает на стройке?
— На конном парке. Жилец наш устроил его. Ну, вы ешьте, а то я отвлекаю вас, а щи остывают.
— Подождите, не уходите! У меня просьба. Помните старосту группы, с которым мы приходили к вам в первый день?
— Помню, он живет в леднике у Бормотовых. Когда снег пошел, они все переселились из палатки туда. И девушки тоже там.
— Будет у вас время — сходите, пожалуйста, к нему, передайте, чтобы принес мою книгу «Тихий Дон». Ладно?
— И девушки чтоб пришли?
— А как хотят.
Под вечер в избу ввалилась целая ватага парней и девушек — почти все новочеркасские комсомольцы. Захару было очень неловко перед хозяйкой, когда она, недовольная, ввела их в чистую половину избы. Ребята разговаривали вполголоса, осторожно жали руку Захара, а Леля Касимова не преминула упрекнуть его:
— Что я тебе говорила, а?
Захар в первую же минуту обратил внимание на то, что Аниканов, несмотря на грязь на улице, был в своих расхожих туфлях. Костюм его, как и полупальто, был мокрым и порядочно испачкан в грязи. Выглядел Аниканов скучным, даже мрачным, — от прежней бойкости и самонадеянности, с которыми он держался в роли старосты, не осталось и следа. Примерно так же выглядели и все остальные.
— Ну, как житуха? — спросил Захар, с болезненной улыбкой поглядывая на товарищей.
— Вот, понимаешь, она и житуха, — Аниканов устало присел на край кровати у ног Захара. — Видишь, на что похожи? Работаем на корчевке, в грязи, в болотах, а живем, не поверишь, в леднике! Внизу лед, хотя и прикрытый сеном, сверху холод, так что ни обсушиться, ни обогреться. И главное — чирьи начали у меня появляться…
— Ох, Андрей, и когда ты перестанешь ныть? — покачала головой Леля Касимова. — Я тебя не узнаю. Никогда бы не подумала в Новочеркасске, что ты такой нытик, честное слово! Или ты трудностей никогда не видал?
— Да хватит тебе, Касимова, мне уже осточертело все это слушать!
— Ладно, Андрей, ты не шуми, а то тут хозяева, — вмешался Захар.
Леля заговорила вполголоса:
— Не так уж и страшно у нас. Вот сегодня печку установили. А ведь многие, кто на чердаках живет, и того не имеют. Да потом же всем по два одеяла выдали, когда начался снег. Если мы все начнем ныть, Андрей, так надо все бросить и тикать домой! А это что же, по-комсомольски будет, а?
Из разговоров Захар понял, что его товарищи действительно находятся в тяжелых условиях, куда более тяжелых, чем на сплаве.
Леля Касимова рассказала, что двое новочеркасских комсомольцев сбежали, «позорно дезертировали», как подчеркнула она, что бегут и из других партий, что на пароходы, которые идут на Хабаровск, запрещено пускать без специальных пропусков.
В самый разгар их беседы в дверях появился Никандр — мрачный, недовольный.
— Хворому-то отдыхать надо! — многозначительно намекнул он.
— Мы сейчас уйдем, папаша. — Леля Касимова вызывающе посмотрела на него. — Надо же навестить больного товарища? Поправляйся, Зоря, — повернулась она к Захару, — и не скучай, мы будем навещать тебя.
Они ушли. Никандр, проводив их до крыльца, вошел в чистую половину.
— Ну вот что, паря, — сказал он грубо, — эти гости в моей избе совсем ни к чему. Ежели чего, то уж лучше тебе, того… переселиться.
Захар некоторое время молчал, оскорбленный таким тоном, потом коротко сказал:
— Ладно, завтра придет врач, попрошусь, чтобы перевели в другое место.
— Ты, по мне, хоть на крышу залезь, не у меня живешь, у Харитона Ивановича. Это я, чтобы, значит, ватагой сюда больше не ходили. Чай, тут семья живет.
И вышел, сердито шаркая мягкими подошвами бродней.
Вечером Фекла, натирая грудь и спину Захара енотовым жиром, тихонько говорила:
— Ты, сынок, не обижайся на нашего хозяина. Оно кому хошь доведись такое — не шибко понравится. Жили ладно, тихо, хозяйство как-никак собирали, а теперь вот все должно порушиться. Да и жить-то приходится в родной избе, как на постоялом дворе…
Но Захар не слушал ее. Перед глазами стояли выгнанные Никандром товарищи; их жалкий, усталый вид, раздраженный тон, хмурые лица горечью отзывались в его душе. Он продолжал думать о них и тогда, когда Фекла ушла, заботливо укрыв его одеялом. Вот он лежит в тепле, в уюте, а они там корчатся на сене в леднике. А скоро он поправится и пойдет на конный парк. Там будет слоняться почти без дела — какая может быть работа у бригадира конного парка? Подседлает лучшую лошадь и станет гарцевать, а его товарищи в это время по колено в болотной грязи будут корчевать лес, уставать до изнеможения, и Леля Касимова начнет всех подбадривать, чтобы не падали духом. У Аниканова чирьи, и он будет ругать ее. «Нытик», — вспомнилось слово Касимовой. «А я кто? Может быть, еще хуже нытика? Нет, это не по-комсомольски, это похоже на дезертирство».