Рогульник возвращался к телеге.
— Скольким лошадям вы уже сбили холки? — спокойно спросил Захар.
— Я-то? — Рогульник тупо уставился на хомут. — Эта, кажись, четвертая, не то пятая… Только я не виноват, товарищ бригадир, сбруя такая… черт бы ее побрал!
— Ладно, завтра возьмите другой хомут.
Захар сказал это примирительным тоном, а у самого все клокотало и дрожало внутри. Жгла мысль: «Вредитель, кулак!» Захар бросился к Ставорскому, но того не оказалось в конторке. Только на следующий день, оставшись с глазу на глаз со Ставорским, он рассказал о случае с Рогульником.
— Та-ак… Это дело действительно надо расследовать. — Ставорский помолчал, барабаня пальцами по столу и тоскливо глядя через окно куда-то вдаль. — Ты хомут не осматривал?
— Нет, — растерянно ответил Захар и спохватился. — Но я велел оставить его, чтобы сегодня осмотреть.
— Ну вот видишь, а уже говоришь о вредительстве. — Ставорский злобно раздул ноздри. — Если в каждом деле мы будем искать вредительство, то тогда нас нужно всех пересажать. Вон сколько безобразий на каждом шагу! Рогульника заподозрил во вредительстве, потом меня, а я — тебя! Что же тогда получится?
Захар почувствовал, как кровь прилила к лицу, стало горячо щекам. Ему было стыдно: ведь он действительно не осмотрел хомут — может, сбруя и в самом деле неисправная?
— Я сейчас пойду посмотрю его, Харитон Иванович, — пристыженно сказал он.
— Ладно, потом. Да и вообще… Я сам займусь этим делом. А ты перепиши в двух экземплярах вот эту заявку на сбрую и материалы для ремонта. И нужно сегодня же отнести ее в отдел снабжения. Вот здесь садись и пиши. — Он подал Захару ведомость, несколько листов чистой бумаги. — И вообще, я хочу предупредить тебя, Жернаков, чтобы ты не делал преждевременных выводов, не посоветовавшись со мной. Я головой отвечаю за конный парк, в том числе и за твои действия, и ничуть не меньше твоего должен быть настороже. Как-никак я работал в Чека, понял? Так что имей это в виду и держи язык за зубами.
Переписывание не шло Захару на ум. Внимание было рассеянно, настроение подавленное, а душу жег стыд за глупый поступок. Вот почему Ставорский так непонятен — он же бывший чекист! Слово «Дончека» Захар помнил с детства. За этим словом ему рисовались люди, беспощадные к врагам Советской власти. Это они расстреливали в песках за станицей белогвардейских офицеров и бандитов.
Кое-как осилив переписку, Захар пошел осматривать хомут. Велико же было его разочарование, когда он, прощупывая потниковую подкладку в верхнем углу хомута, нашел там перелом на конце дужки. «Не замечал Рогульник или нарочно подстроил?» Этот мучительный вопрос так и остался без ответа.
А потом произошел случай, который круто повернул судьбу Захара и надолго отравил ему жизнь.
Ставорский вызвал его в контору.
— Тебе срочное задание, Жернаков, — сказал он, смачивая кончиком красного языка края конверта. — Подседлай Варяга и скачи на строительство лесозавода. Передашь прорабу вот этот пакет. Пусть прораб сейчас же ответит, сколько ему нужно завтра подвод выделить. Седло возьми мое, аллюр четыре креста! — И он загадочно улыбнулся, подавая пакет.
Варяг, рыжий горячий конек, весело, словно на крыльях, вынес со двора влитого в седло Захара. Повода конь слушался плохо, а к шенкелям и вовсе не был приучен. Захару пришлось взять его на самый короткий повод, но от этого конек стал горячиться еще больше и то приседал, то срывался с места на короткий галоп. Только через несколько минут он послушно приноровился к воле всадника и понес его легкой, ровной рысью.
Захар выехал на знакомую дорогу, уходящую в тайгу, и немного дал коню повода. Тот сразу взял галопом, прося полной свободы. Захар дал ее. Варяг прижал к голове маленькие уши и выстлался в сумасшедшем намете.
Все пело в душе Захара. До боли в сердце знакомое и дорогое ощущение полета, когда ветер резко бьет в лицо и свистит в ушах, когда весь мир кажется фейерверком, окрыляло его, уносило в какой-то волшебный мир героики. Слившись в одно с конем, приноравливаясь к бешеному ритму его тела, Захар ничего не видел, ни о чем не думал, отдавшись давно знакомому, но теперь почти забытому радостному чувству.
Но дисциплина кавалериста скоро взяла верх. Хоть и сказал Ставорский: «Аллюр четыре креста» — что означает выжать из лошади все, на что способна она, не заботясь о ее сохранности, Захар понял это как шутку. Медленно убирая повод, он с усилием перевел конька на ровный галоп, затем на рысь и так держал еще некоторое время. А когда заставил его пойти шагом, конек еще долго горячился, сбиваясь на иноходь, тяжко понося боками; от его гривы потянулись поперек шеи темные полосы пота. И вспомнилась Захару прошлогодняя поверка, когда переводили его на второй курс кавшколы: курсантам была поставлена задача совершить десятикилометровый марш за сорок пять минут и привести лошадей сухими. Только кавалеристу ясно, как нелегко это сделать, но больше половины курсантов отлично выполнили задачу. Среди них был и Захар. Честолюбивая мысль повторить этот марш (от конного парка до лесозавода было примерно десять километров) пришла ему в голову.