Бутин отпил глоток воды, поставил стакан и продолжал:
— Но возместить убытки — одна половина дела. Другая половина — воспитать этих людей, пробудить у них комсомольское сознание. И делать это нужно вам самим. Видите, малодушничает товарищ, поговорите с ним, воздействуйте на него всей бригадой, позаботьтесь о нем. Не оставайтесь равнодушными к такому человеку! Почему? Да потому, что он с вами в одном строю. Идете вы в наступление на врага и надеетесь, что ряд ваш прочный, а вдруг — брешь, один сбежал. Что это значит? То, что ваш строй ослаб, у вас потери. Так вот, товарищи, нужно заботиться, чтобы не было потерь.
В каком-то тревожном оцепенении слушал Захар эту речь. В душе его перемешались светлая радость с тяжелой горечью. Он чувствовал себя способным на подвиг, а предстал перед конференцией как предатель, которого следует судить за тяжелый проступок.
Подавленный душевным разладом, Захар плохо воспринимал все, что происходило на конференции. Он встрепенулся только тогда, когда в торжественной тишине Панкратов стал читать проект постановления конференции о переименовании села Пермского в город Комсомольск.
И снова Захару стало не по себе: среди леса рук, поднявшихся в поддержку этого постановления, не было его руки. Он не имел права голосовать, потому что не являлся делегатом. Осунувшийся, мрачный, сидел он, наблюдая за выборами. С завистью он слышал, как были названы среди прочих фамилии: Каргополов, Касимова, Аниканов.
…А вечером возле столовой стихийно возникло гулянье. И тут Захар был в одиночестве: Каргополов ушел с Лелей Касимовой, а больше у него не было друга, с которым бы он мог обо всем поговорить. Постоял возле гармониста, поглядел, как плясуны по очереди лихо, с присвистом отбивали «Барыню», и зашагал к леднику.
Сумерки начинали густеть, повиснув синей пеленой над черной лесной ратью, над спокойным простором Амура; на западе увядала вечерняя заря, там замигала первая яркая звездочка. Но за правобережной грядой сопок уже повис темный полог наступающей ночи, густо расшитый серебряными бусинками звезд. Спокойствие и умиротворенность, разлившиеся в природе, постепенно передались и Захару.
Сначала он не обратил внимания на торопливые шаги — его нагоняли Кланька и Любаша, обе разнаряженные, надушенные дешевым одеколоном.
— Здравствуй, Захар! — окликнула его Кланька нараспев и кокетливо протянула руку. — Ты чего же? Все пляшут да гуляют, а ты… Аль совсем стариком стал?
Но Захар не слушал ее — он весь радостно просиял, завидя Любашу.
— Скучно стало что-то, решил идти спать, — оправдывался он.
— А ты Андрея не видал? — заговорщически спросила Кланька.
— Нет, не видел.
— Тогда я побегу, мне нужно найтить его, — заторопилась Кланька.
Любаша с улыбкой посмотрела ей вслед.
— Это она нарочно, Захар. Ну и хитрющая же!..
— И очень хорошо! — улыбнулся Захар. — Я думал сходить к вам, но не хотелось встречаться с отцом и Ставорским.
— Это все из-за лошади?
— А ты тоже знаешь об этом?
— Папаша рассказывал. Он говорит, что вы не виноваты: лошадь, должно, съела ядовитую траву.
— Да? Вон ка-ак… — Захар просветлел. — Спасибо, Любаша, что сказала мне это. Какой я дурак, сразу не сделал как нужно! Ну ничего!.. Любаша, пойдем к Амуру, а?
Крепко взявшись за руки, они съехали по сыпучему глинистому откосу и так, не разнимая рук, добежали до воды.
— Хорошо как! — воскликнул Захар, подставляя лицо прохладе. — У меня будто гора с плеч свалилась.
— И я тоже рада, Захар, что мы встретились. Они долго бродили вдоль берега, держась за руки.
— Давайте сядем в эту лодку, — предложила Любаша.
Вдвоем они уместились на корме. Любаша поправила косы и, повернув лицо к Захару, сказала:
— Я хочу сказать вам кое-что… Нет, сначала спрошу… У вас осталась девушка там, откуда вы приехали?
— Да, осталась.
— Вы ее любите?
— Да, люблю.
Любаша помолчала, потом тряхнула головой. Подумав, тихо сказала:
— Вот за это вы молодец. Правду умеете говорить. А теперь по секрету вам скажу, Захар. Только никому не передадите?