— Не пойдет он на это! — возразил широколобый. — Игра плохо кончится. Он будет нам мешать, тем более что, ты же сам говоришь, он подозревает Рогульника. Убежден, что мы ничего с ним не сделаем, только лишний риск. Завтра же уволь его.
Он прошелся по кабинету, постоял у окна, потом вполголоса спросил:
— Как с этим… ну, с твоим хозяином?
Ставорский безнадежно махнул рукой.
— Ничего не выходит, Ираклий Григорьевич. Уж я ему чего только не обещал — непреклонен. «Не невольте, — говорит, — все равно не буду заниматься вашими делами…»
— А он не выдаст тебя?
— Нет, этот тверд как камень. А потом, я же ему понемногу приплачиваю, он принимает.
— Так что же, выходит, что ты у него в руках? — с мрачным удивлением спросил широколобый.
— Не-ет, — самодовольно усмехнулся Ставорский, — он у меня больше в руках! Я скрыл кое-какие грешки, за которые он может пойти под суд. Он это знает, то есть то, что я их скрыл, и будет помалкивать до гробовой доски. И потом, он же всей душой на нашей стороне, только не хочет брать на себя никаких обязательств.
— А может быть, мне поговорить с ним сегодня?
— Бесполезно, Ираклий Григорьевич. Как бы хуже не было. Каждая попытка разговаривать с ним на этот счет приводит его в раздражение.
— Нет, мне необходимо проверить его, — властно сказал широколобый. — Один на один. Я должен знать этого человека. Сегодня вызовешь его ко мне и оставишь нас вдвоем. Попробую спровоцировать. Ему скажешь, что уполномоченный райкома вызывает.
— Смотрите, чтобы хуже не было, Ираклий Григорьевич…
…После окончания рабочего дня Ставорский привел Никандра. Тот ввалился в тесную комнату, сел без приглашения на табурет, снял засаленный картуз, пригладил рыжие волосинки.
Ставорский тотчас же вышел.
Широколобый с минуту изучал плотную, как коряга, фигуру Никандра, потом медленно заговорил:
— Я прибыл по поручению райкома партии для расследования дел на стройке, а заодно уточнить кое-что из вашей биографии.
— А что ее уточнять, — с кривой усмешкой сказал Никандр, по-прежнему не глядя на собеседника, — она и так давно известная у вас. Поди, десятый год все таскают меня.
— С какого по какое число вы служили у Колчака в девятнадцатом году?
— По мобилизации, с мая по конец декабря.
— Вот тут у меня имеются данные, что вы принимали участие в расстреле партизанского командира товарища Шерого в селе Вознесенском. Объясните, как это было.
— А я не принимал участия в расстреле, офицеры его расстреляли, — с независимым видом отвечал Никандр, пуская струю дыма в сторону двери. — У любого спросите в Вознесенском, я тогда лежал там больной у свояка.
— Хорошо, уточним. — Широколобый сделал пометку в большом блокноте, лежавшем перед ним. — А теперь скажите, где сейчас ваш брат — бывший колчаковский офицер, и когда вы в последний раз получали от него письма?
— Писем я никогда не получал от него и знать не знаю, где он. Как сбежал в двадцать втором году, после Волочаевки, так и досель слыхом не слыхивали про него. Должно, где-нибудь убили, а не то в Харбин убежал со своими дружками. А потом же, какой он, к лешему, офицер — неграмотный?
Независимость, с которой держался Никандр, начинала бесить широколобого. Задав еще несколько вопросов и получив такие же ответы, он перевел разговор на другую тему.
— У нас есть некоторые данные, говорящие о том, что Ставорский не наш человек и что вы кое в чем поддерживаете его. Расскажите, что вы знаете о Ставорском.
— А что я могу о нем знать? — Никандр кабаньими глазками посмотрел на широколобого. — Привез я его из Хабаровска, он поселился у меня, вот и живет. Откуда мне знать, что у него на уме? Он начальник, я конюх.
— Мы готовим арест Ставорского, как вредителя, — тихо сказал широколобый. — Вы ничего не замечали за ним? Смотрите, если окажется, что вы хоть что-нибудь скрываете, вас привлекут к ответственности как соучастника. Тогда пеняйте на себя — десять лет заключения обеспечено!
Никандр погасил самокрутку о подошву ичига.
— Вот что я вам скажу, гражданин следователь… Вы меня в эти дела не путайте. Я человек простой, из крестьян, и не желаю соваться в ваши дела. Живу я своим трудом и так буду жить, пока живется. А какой там Ставорский или кто другой, меня не касается. Дозвольте мне уйти. Уж вечер, скотину надо убирать.
С этими словами Никандр грузно поднялся, надел картуз с явным намерением уйти. Широколобый посмотрел в его кирпично-красное лицо, в беспокойно бегающие глаза, стукнул карандашом по столу.