— Ой, родные мои, — на всю квартиру закричала она с порога, — скоро моего Ванюшу выпустят! Сейчас только была у Викентия Ивановича, целый час разговаривали!
— Да подожди, расскажи толком, — остановил ее Захар.
— Шла к нему и боялась: вдруг плохое что-нибудь скажет мне! Оказывается, они с Ванюшей в последнее время в одной камере сидели. Это же надо подумать! Ванюшу возили в Таганрог, вызывали отца на очную ставку. А отец-то заслуженный человек! Работает на заводе, награжден орденом Трудового Красного Знамени, член партии! Вот тебе и сын попа!..
— Ну, а еще что Викентий Иванович говорит? — с нетерпением спросил Захар. — Об Иване что говорит?
— Сейчас расскажу, все расскажу, — спеша, захлебываясь, говорила Леля. — Дело его в основном закончено. Никаких преступлений за ним, конечно, не оказалось. Сейчас, говорит, послали дело на утверждение в край. Как вернется дело, так и выпустят Ивана!
И действительно, Каргополова освободили в канун первомайских праздников.
Дверь Захару и Настеньке открыл сам Иван. Они обнялись, расцеловались. Как же изменился Каргополов! Скулы заострились так, что кожа на них натянулась до блеска, рот стал еще больше, а глаза совсем утонули где-то на дне глазниц. Но Иван бодрился, улыбка — во все лицо, хотя голос был как после долгой, тяжелой болезни.
Леля не знала, чего и положить на тарелку Ивана.
— Что попало и помногу ему есть нельзя, — объяснила она. — Постепенно надо приучать желудок…
— Самочувствие-то как, Иван? — ласково глядя на друга, спрашивал Захар.
— Какое может быть самочувствие после такого «курорта»! — грустно усмехнулся Каргополов. — Как чумной хожу! Шесть часов всего как на свободе. Голова все время кружится от избытка кислорода. А так вообще ничего, болезней вроде нет никаких.
Казалось, ему было очень трудно произносить слова. Эта усталость, почти отрешенность от всего земного, сквозила и в глубине его взгляда, и в каждой складке совершенно серого, бескровного лица.
Стараясь не быть назойливым, Захар спросил коротко:
— Трудно было, Иван?
— Конечно, трудно… Главное — тесно страшно, — медленно говорил Каргополов. — Представляешь, вот на такую комнату пятьдесят человек. В три яруса нары, и, извините, параша тут же, в углу. И без того дышать нечем, а тут еще вонь…
Помолчал, потом так же медленно:
— Наделали дел, сволочи! Это все Ежов — выслуживался, карьерист проклятый!
— Ну, что думаешь делать теперь? — спросил Захар.
— Завтра пойду в горком, — у меня же полная реабилитация, так что и в кандидатах партии я восстановлен. Наверное, поедем с Лелей отдыхать в Таганрог к отцу.
Они вернулись в августе — оба поправившиеся, в хороших костюмах. Ивана Каргополова вскоре утвердили зампредом горисполкома по коммунальным вопросам.
Как-то за ужином Захар сказал другу:
— Слушай, Иван, мне не совсем понятно, почему это так получилось, что у нас в Комсомольске возрождаются самые настоящие кулацкие хозяйства. Ты не бывал в Силинском поселке?
— Нет еще.
— Побывай обязательно. Тебе, как заместителю председателя горисполкома, особенно интересно. Обрати внимание на три дома, похожих на донские курени. Они там приметные, стоят в один ряд. Высокие заборы, огромные огороды, коровники, свинарники, курятники — чего только нет! Специально работают на рынок.
— И гребут лопатами деньги, — добавила Леля.
— Видишь ли, Захар, — возразил Каргополов, — ты прекрасно знаешь: мы поощряем индивидуальное строительство и огородничество рабочих, отводим специальные участки, даже помогаем строительными материалами. Иначе нельзя, пока мы не в состоянии обеспечить овощами население города.
— Но есть люди, которые спекулируют на этом деле! — запальчиво возразил ему Захар.
— Таких мы прижимаем налогами.
— Ой ли! Не похоже, чтобы по Никандру Рудневу, Аникановым родителям и Кузнецовым было это заметно!
— Вообще-то придется проверить, — вынужден был сдаться Каргополов.
На следующий день он объехал все поселки, выросшие в различных районах города, — Парашютный, Мылкинский, Силинский и поселок Победа. В Силинском поселке попросил шофера остановиться неподалеку от трех куреней, окруженных забором, как бастионы.
Вернувшись в горисполком, Иван потребовал из финотдела данные о налогообложении. Оказалось, что Рудневы, Кузнецовы и Аникановы налогов не платят.
— Главы семей работают на производстве, — пояснил инспектор, — хозяйства находятся в точном соответствии с допустимыми размерами.
— Вы лично проверяли? — спросил Каргополов.
— К сожалению, нет, записано со слов владельцев.
— Сегодня же произведите учет и завтра доложите мне. И идите вместе с участковым, потому что они могут вам не показать всего.
Назавтра у Каргополова на столе лежали любопытные данные. Аниканов: две коровы, годовалая телка и бычок, свинья, два борова на откорме, шесть полугодовалых поросят, пятьдесят кур и двадцать две утки. Больше допустимой нормы в три раза. Налогом не облагается. Во дворе обнаружено три бочки с помоями — хозяин работает возчиком в рабочей столовой лесозавода. В доме дорогой радиоприемник (тогда редкость!), патефон с большим количеством пластинок, швейная машина, на стенах дорогие ковры — шесть штук, пол во всех комнатах покрыт линолеумом.
Нечто подобное представляло собой и хозяйство Кузнецова. Скромнее жил Никандр Руднев.
Так началась проверка индивидуальных хозяйств в пригородах.
Когда картина стала ясной, Каргополов потребовал обсудить этот вопрос на очередном заседании исполкома. Герасиму Мироновичу Аниканову и Терентию Кузьмичу Кузнецову были посланы повестки.
В кабинете Каргополова раздался телефонный звонок:
— Здравствуй, Иван, говорит секретарь горкома комсомола Аниканов… С благополучным тебя возвращением, мы ведь еще не виделись с тобой! Как здоровье? Как самочувствие? Как Леля? Давно я не видел ее, старую нашу гвардию. Смотрел кинофильм «Три товарища»? Я смотрел и думал, до чего же там героиня похожа на Лелю! И песня-то:
нараспев продекламировал Аниканов. Он держался запанибрата, как ни в чем не бывало.
— Ты короче, товарищ Аниканов, — равнодушно сказал Каргополов, — у меня люди ждут.
— А-а, у тебя заседание? Тогда прости, я вот по какому делу. Там моему отцу прислали какое-то извещение… Это с чем связано?
— С нарушением налоговой дисциплины и с содержанием недопустимого количества скота в городских условиях, — холодно объяснил Каргополов.
— А это точно установлено? — с вызовом спросил Аниканов.
— Да, точно.
— Слушай, Иван, а какие это нормы?
— С ними можно познакомиться в горисполкоме.
— Может, отец просто не знал?
— Отец, может, и не знал, а сын, секретарь горкома комсомола, должен был знать и подсказать отцу.
— Ну, знаешь, ты меня в эти дела не путай. Я с отцом не живу восемь лет, так что я за него не отвечаю. И товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не ответчик».
— У вас еще есть вопросы ко мне?
— Ладно, разберусь сам, — обиженным тоном ответил Аниканов. — Только смотрите, чтоб вам хуже не было…
Каргополов положил трубку.
И вот заседание горисполкома.
— Герасим Миронович Аниканов?.
— Я самый и есть. — Лицо благообразное, спокойное, но с бегающими глазками.
— Садитесь. Вы нарушили налоговую дисциплину, допустили нарушение правил о количестве содержащегося в личном пользовании скота. Объясните исполкому, как это у вас получилось.
— Да как получилось, — горестно сказал Герасим Миронович, — от темноты своей! Люди разводят, ну и я тоже следом!