— Сейчас правительство, кажется, запретило строить мост. Трудные грунты.
К ним бесшумно подкатил длинный черный лимузин.
— В гостиницу пока? — спросил Каргополов, открывая дверцу перед гостем.
— А знаете, друзья, не могли бы вы мне сделать такое одолжение, — перед тем как сесть в машину, обратился архитектор, — ну, скажем, сделать небольшой крюк, провезти по городу? Я так давно и с таким волнением ждал встречи с Комсомольском, что не найду себе покоя, пока не увижу.
— С удовольствием, Валериан Александрович! — воскликнул Каргополов. — Сегодня все равно воскресенье. Тебя, Алексей, отвезти домой или прокатишься с нами? — спросил он Самородова.
— Что за вопрос! — воскликнул тот. — Два года не видел родных мест, конечно, поеду с вами.
— Ну что, начнем с главной нашей магистрали — Кировской? — спросил Каргополов, когда Валериан Александрович уселся рядом с шофером.
— Да, конечно, — согласился архитектор, — ведь это пока главная линия в плане.
Лимузин проскочил между избами Пермского и помчался по пустырю, как и прежде, еще занятому огородами. И вот он, Комсомольск: громады домов — прямо, громады заводских корпусов — справа, пестрота рубленых поселков на равнине — слева.
— И это все было занято сплошной тайгой? — спрашивал архитектор, напряженно вглядываясь в панораму города.
— Конечно, такой же, как везде — лиственница и березняк, — отвечал Качаев, — а на полянах — болота. Некоторые низины и сейчас еще заболачиваются в дождливую погоду. Еще не везде действуют ливневые трубопроводы.
— Да-а, — думал вслух Валериан Александрович. — Города-богатыри, как и люди-богатыри, рождаются и растут трудно. Говорит же народное предание, будто Илья Муромец до тридцати лет не мог ходить, пролежал на печи. А вашему богатырю только девять лет.
— Но он уже «ходит»!
Московский гость промолчал. Он вертел головой вправо, влево, иногда пристально вглядывался в какой-нибудь дом, весь подавшись вперед. Каргополов наблюдал за его лицом и замечал, что архитектор чем-то недоволен. Словно почувствовав его немой вопрос, Валериан Александрович обернулся и сказал:
— Как проигрывает дом, улица, квартал, когда в деталях не завершена мысль архитектора! Взять вот эту улицу пятиэтажных каменных зданий…
— Эта улица называется Пионерской, — сообщил Качаев.
— Спасибо, — не без иронии ответил Валериан Александрович. — Так вот, я сам делал планировку этого ансамбля. Он скромен, строг, как видите, но высота зданий в небольшой низинке сообщает ему красоту. В проекте это подчеркивается расположением линий и плоскостей, цветами красок и окружающей планировки. Всего этого нет пока, стены не оштукатурены, даже нет асфальта. Поэтому ансамбль выглядит как грубый черновой набросок.
Некоторое время ему никто не отвечал. Нелегко и не просто им, практикам-строителям, осмыслить все тонкости архитектурного искусства. Наконец Качаев робко возразил:
— Видите ли, Валериан Александрович, на штукатурку, на покраску домов и на планировку местности нужны дополнительные средства и строительные материалы. А нам дорога каждая копеечка, каждый килограмм цемента, каждая пара рабочих рук! Крыша над головой — вот что прежде всего необходимо!
— Я вас понимаю, конечно, — согласился гость. — Но эстетика, мой дорогой!
— Будет и эстетика, — вмешался Самородов. — Дойдут и до нее руки. Люди вон еще в бараках живут. — Он показал вправо, где начинался памятный второй участок.
Все бараки теперь были оштукатурены, выбелены, но с теми же, почти плоскими, крышами из толя. Какими же убогими, неказистыми выглядели они в сравнении с каменными домами!
Машина миновала последний квартал, и впереди открылась равнина с изреженной тайгой. Вдали слева зеленела гряда сопок, прямо уходила пойма Силинки, вправо, в синей дымке, громоздились под небом контуры гор. Во всех трех направлениях уходили насыпные дороги.
— Вот пока все, что мы построили, — объяснил Каргополов. — Там вон, под сопками, — указал он вдаль, — строится «Амурсталь». Вон там, — он показал вдоль дороги, уходящей вправо, — там городок со своим промышленным районом.
Валериан Александрович всю обратную дорогу был задумчив и молчалив. Прощаясь в гостинице, он сказал:
— Много, очень много построили вы, дорогие товарищи! И все-таки я ожидал увидеть больше, когда узнал, что в городе живет семьдесят тысяч человек. Ведь проект разработан на сто тысяч населения. Я так и полагал: есть две трети населения — значит, соответственно застроен и город. На самом деле нет еще и трети города. Печальное несоответствие!
— Ничего, Валериан Александрович, — утешал его Каргополов. — Только сейчас набираем настоящие темпы строительства. Приезжайте через три-четыре года, и вы увидите настоящий город Комсомольск!
Хороши летние вечера в этом городе! Спадет дневная жара, из тайги потечет прохлада с чуть внятными ароматами хвои и березового сока, перемешается с волнами речных запахов, приплывшими с Амура, — и до чего же хорошо станет в такой час на душе!
Пройдись вечером по Комсомольску, и ты уловишь многое из того, что составляет как бы душу города, почувствуешь упругое биение его живого пульса.
Помнишь, вот здесь, где лежала болотистая низинка, девять лет назад ребята сколотили первый клуб и назвали его «Ударник»? Казалось тогда странным, почему именно здесь построили клуб? До села Пермского — километр, до бараков второго участка — столько же, до шалашей «Коваль-града» и того больше. А кругом березняк, болотца и ни единой постройки! Аспидно-черными осенними ночами, шлепая по мокрым торфянистым низинкам, спотыкаясь на пнях и кочках, сколько раз проклинали мы это болото, расходясь из кинотеатра!
Загляни сейчас сюда. Будто и вовсе другое место. Рядом — парк. Он полон огней и музыки, шума и веселья. Кружатся пары на танцевальной площадке. По асфальтированной улице, сияя яркими фарами, бегут автомашины; сотнями окон смотрят на парк многоэтажные каменные дома.
На втором этаже за одним из этих окон — вон тем, распахнутым, можно увидеть широкий чертежный стол, а над ним — склоненную фигуру Захара.
Время от времени он выпрямляется, смотрит на чертеж, думает.
Уже проглядывают с белого листа ватмана контуры дипломного проекта. Захар забыл обо всем — о том, что сегодня воскресенье, что в парке гулянье, что в клубе идет «Свадьба в Малиновке» и там Настенька, Каргополов, Леля Касимова, о том, что за окном великолепный вечер, даже о том, что нужно прислушиваться, не проснулись ли дети в соседней комнате. Ничего не существует сейчас для него, кроме листа ватмана.
Но время от времени Захар подходит к распахнутому окну, смотрит на огни города и слушает его мерное дыхание. Хорошо! Воздух неподвижен и мягок, лицо приятно овевает вечерняя прохлада, иногда щек коснется теплая волна, идущая снизу, от нагретого за день асфальтированного тротуара.
Кажется, уже давно пора бы привыкнуть к этому виду на город, ведь каждую линию ближних и дальних домов, улиц, громады ТЭЦ, парка знает Захар, знает, где и какая лампочка горит по вечерам, в каком окне какого оттенка свет. И все-таки каждый раз Захар видит все это по-новому. А не то же самое чувство испытывает он, когда вглядывается в черты Наташки или Федюшки? Родные лица никогда не надоедают, в них, знакомых до мельчайших подробностей, всякий раз находишь неизменно новое, дорогое сердцу, близкое, вечно милое. «Мой город» — не пустые слова для Захара. Он воздвиг его, и нет уже больше болот и тайги, промозглой слякоти и гнуса.
«И ведь, в сущности, это только начало, — думает Захар. — А пройдет еще десять, пятнадцать лет — что же будет здесь тогда!»
Он снова возвращается к чертежному столу, берется за рейсфедер. Осенью защита диплома.
От неожиданного стука Захар вздрогнул. Стук повторился, частый и нетерпеливый. В дверях — Настенька, лицо бледное, глаза широко раскрыты.
— Зоря, ты слышал?
— Что такое?
— Да что — война! Германия напала!
— Подожди, не поднимай панику, — пробовал успокоить ее Захар, — конфликт, наверное, какой-нибудь на границе?