Еще невинно убитый лежал у стола, обливаясь кровью, как убийца узрел склонившееся над ним облако в молитвенной позе. То душа Анастасии Романовны молила Провидение о прощении великого греха исступленному человеку.
Известно, что Федора Басманова постигла впоследствии величайшая кара, какую только может придумать имеющий власть безумец. После разгрома Новгорода обоих Басмановых обвинили в связи с врагом, тогда в припадке гнева Иоанн Васильевич заставил сына лишить жизни отца и потом казнил его на Лобной площади.
Наслаждаясь кровавым зрелищем, больной побаивался только грозного облачка. Оно долгое время не показывалось; видно, душа Анастасии Романовны утомилась, и было от чего: в ее любимой золотошвейной палате, где раньше щебетали маленькие мастерицы, теперь шло пированье, которому и Бальтазар позавидовал бы. Невинные скромные боярышни уступили место гаремным прелестницам, которых летописи насчитывают до пятидесяти душ.
Впрочем, облачко хотя и скрывалось по временам, но все же появлялось, когда в Московском государстве происходили крупные и кровавые события. Так, оно спустилось с небесной выси на Волховском мосту в дни разгрома Новгородской республики.
Иоанн Васильевич с младых лет люто ненавидел Новгород из-за вольностей и сношений с Польшей, и поход против него останется на вечные времена кровавой страницей русской истории. Царь разрешил своим дружинам разорить Новгород, не щадя ни монахов, ни находившегося здесь в заточении митрополита, ни старцев, ни грудных младенцев.
В самый разгар истребления новгородцев перед царем предстала скорбная фигура Анастасии Романовны. Покойница бросала в реку Волхов, куда по приказу Иоанна Васильевича кидали тысячи людей, один за другим терновые венки. Утопавшие хватали их и опускались в мрачные воды реки.
После этого явления Иоанн Васильевич прекратил разорение Новгорода.
Из Новгорода царь отправился в Псков. Псковитяне, услышав о скором его приезде, приготовились к смерти; на площадях происходило всенародное прощание. Церкви были открыты для молитвы.
Его возок напоминал походную моленную. Внутри возка были повешены четки, образки, кресты; по сторонам висели взятые из дворца иконы святой мученицы Анастасии. Вероятно, на одной из них показались слезы, так как Псков был поражен в час приезда царя веселым перезвоном. Кроме того, опричники и дружинники суетились на улицах, выставляя столы с хлебом-солью и медвяной брагой.
Прямо с дороги он направился в храм Троицы, побывал у какого-то юродивого и порадовал собравшихся на поклон к нему знатных горожан сердечной речью: «Воины, притупите мечи ваши о камни! Да перестанут казни!» От великого изумления псковитяне хватались за головы, как бы спрашивая себя: да на плечах ли они?
Зато по возвращении царя вся Москва облилась кровью. Сотни трупов полегли на площадях и улицах под ножами разъяренных опричников. Опричники славили правосудие монарха и в восторге вопили: «Гайда! гайда!»
Однако в своих хоромах Иоанн Васильевич видел, что обе иконы великомученицы Анастасии плачут. Он негодовал и уже был готов исполосовать иконы ножом, как перед ним возникло грозное облако, нагнавшее на него панический ужас.
Только к исходу ночи, когда чуть ли не в пятидесятый раз прошел свои длинные четки в покаянных помыслах и молитвах, он немного успокоился и распорядился пригласить к себе жившую теперь в кладбищенской сторожке маму покойной царицы.
Мама явилась в монашеском одеянии, без страха, хотя в эту пору не было в Москве и младенца, которого не пугали бы именем царя.
– Чем, государь, я провинилась пред тобой? – спросила она спокойным голосом.
– Ты ничем не провинилась, а только мне хотелось вот о чем спросить тебя. Когда была жива покойница Анастасия, твоя любимица, плакали ли при каких-нибудь обстоятельствах вот эти иконы, которые ты видишь?
– Они рукотворные, писанные, как ты повелел, обыкновенными мастерами, почто же им было плакать? Будь они чудотворные… то заплакали бы!
– А почему же они теперь плачут, и часто?
– Про то не ведаю, государь, а только так, своим старушечьим разумом… рассуждаю, что они как будто и вовсе не плачутся.
– Сам видел сколько раз!
– То не они плакались. То вздрагивала, государь, твоя совесть, когда ты творил такое… нечеловеческое… все-то тебе казались изменниками да изменниками… одних отдавал опричине, других Малюте, а эти и рады пролить кровь христианскую. Злодеи они, вот что!