Отношения идеологических центров оппозиции и массового движения редко подчиняются логике «руководства». Характерно, что ведущие лидеры, выдвинувшиеся в 1905 году (Гапон, Носарь, Шмидт), воспринимались партийными деятелями как «случайные» фигуры. Ведущей формой организации революционных сил были не партии, а союзы (в том числе профсоюзы и крестьянские союзы) и советы. Таким образом, по своей организационной основе революция 1905–1907 годов является гражданской — структуры гражданского общества ведут за собой партии, а не наоборот. Это могло вызывать серьезные конфликты. Так, ЦК РСДРП в своем письме 27 октября 1905 года осудил Петербургский совет за отказ присоединиться к РСДРП и призвал социал-демократов «доказывать всю бессмысленность подобного политического руководства», «развивая свою собственную программу и тактику»[7]. Впрочем, этот конфликт удалось сгладить.
В тех случаях, когда партии отрываются от гражданской почвы, их сила ослабевает. Впрочем, это не значит, что самоорганизация масс спасает от экстремизма — кризис был настолько «запущен», что широкие массы были готовы применять насилие, чтобы добиться решения социальных проблем. Так, декабрьское восстание в Москве не было спровоцировано революционными партиями, а было инициировано радикальной частью социального движения. Но главным средством революционной борьбы стала всеобщая политическая стачка — метод ненасильственной, как сейчас принято говорить — «бархатной», революции, впервые примененный в октябре 1905 года с таким размахом и успехом.
Гражданские организации действовали как в рамках либеральной модели — давление общества на власть со стороны, так и в синдикалистской модели — превращение в систему контрвласти. В этом отношении характерно одно из высказываний забастовщиков: «“Тогда приказано было бастовать, мы и забастовали, а теперь приказано требовать — мы требуем”. — “Кто приказал?” — “Правительство”. — “Какое правительство?” — “Новое правительство”»[8]. Забастовщики воспринимали советы и стачкомы как власть, правительство.
Очевидная незавершенность революции 1905–1907 годов ставила на повестку дня вопрос о «доводящих» революциях — и типологически близких либеральной «Славной революции» (как планировали организаторы военного переворота в феврале 1917 года), и социальной революции, которая немедленно регенерировала структуры советов в том же феврале 1917 года. Задержка с реализацией программы социальных преобразований, намеченных 1905 годом, привела к быстрой эскалации революционного процесса в марте-октябре 1917 года и перерастанию его в скоротечную гражданскую войну ноября-декабря 1917 года по сценарию декабря 1905 года, но с иной позицией солдатской массы и, соответственно, с другим исходом вооруженной борьбы. В этом отношении можно сказать, что только большевики сумели извлечь адекватные уроки из революции 1905–1907 годов. Не случайно теория «перманентной революции», предложенная для России в 1903–1905 годах, своевременно трансформировалась в теорию «перерастания» революции, провозглашенную в апрельских тезисах 1917 года.
Уроки 1905 года требовали теоретического синтеза, и наиболее успешно он был проделан эсерами и большевиками, из чего последовало их превращение в ведущие силы драмы 1917 года. Идеолог Партии социалистов-революционеров Виктор Чернов стремился синтезировать народническое и марксистское учения и, несмотря на критику в адрес ортодоксального марксизма, проникался пониманием сложности конструктивных задач, склонностью к эволюционному продвижению в сторону социализма после победы демократии. В 1917 году это вылилось и в тактическую умеренность, которая контрастировала с быстротой развития социально-политического кризиса. Поддерживая необходимость немедленного решения социальных задач, центр эсеров не решился на политический конфликт с «буржуазией», блокировавшей социальные преобразования. Признавая возможность антикапиталистических преобразований в «благоприятных» условиях, эсеры не сочли момент благоприятным, отдав инициативу большевикам.
Эволюция взглядов Ленина шла во встречном направлении. Сначала он принимает модель 1848 года, но ищет возможности привлечения крестьянства к революционному блоку. Оценивая противоречивую картину революции, Ленин принимает «теоретический выход» Розы Люксембург. Из различия характера революции по задачам и методам, движущим силам исходит ленинская лекция о революции 1905 года, прочитанная в январе 1917 года. Однако Ленин уже говорит о «пролетарском характере в особом значении этого слова». Он теперь предпочитает модель Великой французской революции и подчеркивает отличие буржуазной революции от буржуазно-демократической, в которой пролетариат как авангард революции может пойти дальше собственно буржуазных задач. Возможность такого прорыва непосредственно не связана с уровнем развития России, так как «ни в какой стране мира, даже в самых передовых странах, вроде Англии, Соединенных Штатов Америки, Германии, мир не видал такого грандиозного стачечного движения, как в России в 1905 году»[9]. Это значит, что Россия при определенных условиях может ступить на неизведанную землю, лежащую за пределами «буржуазных задач». Что это за земля, каков характер этого общества, будет ли это «диктатура пролетариата» или что-то другое? Эти вопросы Ленин предпочел разрешать экспериментальным путем. Но он, учтя позицию Троцкого, обосновал для себя и своих сторонников саму возможность такого эксперимента.
7
Васильев-Южин М. И. Московский совет рабочих депутатов в 1905 году и подготовка им вооруженного восстания. По личным воспоминаниям и документам. М., 1925. С. 16–17.