Ах, братие, не то ли самое, на что жаловался некогда тот же пророк, взирая на отчаянное состояние Вавилона? — "Вавилон, — говорил он, — падает; день суда и казни его близок, неизбежен. Но кто виной?" — Вавилону ли недоставало средств к отвращению бедствия? У него ли не было врачевства и обязаний на рану? И они все употреблены над ним; но без пользы; Врачевахом Вавилона, и не изцеле… (Иер. 51; 9). Так, может быть, братие, о нас давно вещают перед Престолом правды Божией Ангелы Хранители наши: Твоя премудрость, Господи, приставила нас блюсти души и тела их, руководить и подкреплять их на пути к небу. Сам зриши, опущено ли нами что-либо, могущее просветить их ум, возбудить и согреть их сердце, удержать стопы их на пути к погибели? Но что могут соделать для них все средства ко спасению, все наши усилия и попечения, когда они или отвергают их с гордостью, или употребляют с нерадением? — Врачевахом Вавилона, и не изцеле! Не исцелел потому, что возлюбил свою греховную рану, непрестанно растравляет ее новыми беззакониями, решился жить и умереть во грехах своих.
В самом деле, братие, как употребляем мы врачевства духовные, как приступаем к самому решительному из них — к исповеди и Святому Причастию? Приступаем почти все, как к средству временному, а не как к мере решительной; смотрим на святейшее таинство, как на обряд благочестивый, полезный в некоторых отношениях, а не как на таинство возрождения, которое должно переродить нас совершенно на всю жизнь. А посему и приступаем, хотя с приготовлением, по поверхностным, не проникающим до глубины нашего духа, до корня зла, в нас живущего; — приемлем Тело и Кровь Христовы, хотя с благоговением, но нисколько не помышляя о тех чрезвычайных действиях, коим подобает произойти в нас; отходим от Престола Благодати с благими мыслями, но, отнюдь, не с твердой решимостью измениться в своей жизни совершенно; кратко: говеем, исповедуемся, причащаемся во оставление грехов прошедших, не думая об оставлении греховного поведения в будущем, — в жизнь благую, вечную, на небе, не помышляя о жизни добродетельной, во времени, на земли. Можно ли же ожидать решительного исцеления навсегда, когда вовсе и не думают о сем исцелении?
Но так поступают еще лучшие из нас. Что сказать о прочих исповедниках и причастниках? — Оставление на несколько дней обыкновенных дел и занятий, хождение в продолжение сего времени в церковь; потом несколько минут, употребленных на исповедь; потом несколько минут — на причащение; затем несколько благочестивых мыслей и сердечных вздохов, — вот все говение, вся жертва Богу! А потом? — Немедленное возвращение к прежним делам, опять тот же род жизни, опять прежние забавы, те же греховные утехи, то же служение страстям самым постыдным: скажите сами, чего ожидать после такого, можно сказать, мимолетного говения? Разве мимолетных же плодов; и они точно бывают: несколько животных спасается в это время от заклания, несколько худых привычек остается на время без удовлетворения; уста не произносят прежних срамных слов; взоры не блуждают несколько времени по прелестям мира; самое сердце, не подавляемое заботами, начинает биться покойнее. Но потом зло, на время стесненное, еще более раскрывается и свирепеет; с поверхностно покаявшимися бывает то же, что с больными, после превратного врачевания: болезнь ожесточается более и более!..
Сами чувствуете, братие, что я не переиначиваю вещей, не увеличиваю нашей вины, а изображаю дело как есть. Для чего изображаю? Для того, что теперь снова открывается курс врачевания духовного. Если пойдем безрассудно прежним путем, то достигнем и цели прежней, то есть, никакой не достигнем. Опять раны совести закроются на время с тем, чтобы после раскрыться еще больше; опять сложим тяжесть грехов, чтобы потом поникнуть под нею еще глубже. Что же наконец выйдет из такого образа действования? То, что мы, врачуясь всю жизнь, наконец, умрем во грехах наших. И для иных это несчастье еще, может быть, не так близко: они будут иметь несколько Четыредесятниц для уврачевания души своей; а для некоторых суд уже написан (Пс. 149; 9) и судия пред дверьми (Иак. 5; 9). Я хочу сказать, братие, что как ни ограниченно число нас, теперь здесь находящихся; но, без сомнения, есть между нами такие, для коих наступающая Четыредесятница наступает в последний раз. Кто сии, обреченные жертвы смерти? Может быть, ты, слушатель, наименее теперь думающий о сем; может быть, я, возвещающий тебе сию грозную, но спасительную для всех нас истину…