Жуков и кузнечиков, похоже, смыло дождями. Червей, и тех накопать больше двух горстей за день не удавалось. Отец смотрел на матерей, как они сидят на пятках и вяло жуют сухие зерна осенних трав и жесткие корни; и он видел в их глазах не только голод. Они глядели на него с ожиданием, а потом и с возрастающей злобой. Он должен был кормить их! И в глазах братьев начал появляться злорадный блеск. Они знали: стоит Отцу оказаться бессильным хоть в чем-то, и один из них дождется своего часа.
Младшей матери скоро подходил срок — она уже еле ходила со своим огромным брюхом. Как-то раз Отец поймал ящерицу и принес ей, а она даже не взглянула на него, проглотила подарок и отвернулась. Может быть, этот случай и оказал решающее влияние на Отца и толкнул его на отчаянный шаг. Он был стар. Его Семья голодала. Даже его знаки внимания, которые матери всегда умели ценить, стали им не нужны. У него не было выбора. Перед ним лежал лишь один путь — в темную пасть пещеры.
И пещера проглотила его.
Он пробирался вдоль стены. Можно было в считанные секунды оказаться около добычи, и назад, к выходу, где его так ждала Семья, но он боялся потревожить Дарующего Жизнь. Много времени прошло, прежде чем он добрался до знакомого выступа, присел на корточки и нащупал рукой то, зачем пришел сюда. Это была лошадиная нога с остатками мяса. Мало еды для Дарующего, целый пир для людей. Отец схватил кость обеими руками и резко выпрямился. Пища была слишком близко, и на мгновение он забыл об опасности. Запах подгнившего мяса, предвкушение близкого насыщения и радости матерей почти вытеснили страх, когда вдруг он услышал движение в той стороне, где лежал зверь. Отец вздрогнул и прижался спиной к стене пещеры. Он не мог сделать ни шагу, пришитый ужасом к холодному камню. Медведь медленно приближался, шумно вздыхая. Вот зверь подошел к Отцу вплотную и прикоснулся к нему носом. «А-а-а!» — дикий пронзительный вой вырвался из глотки Отца. Он понял: ему уже не спастись, и инстинкт безошибочно подсказал ему то последнее, что он мог сделать для своего рода: закричать, предупредить сыновей.
Зверь поднял огромную лапу. Удар — и Отец с проломленным черепом беззвучно упал под ноги Дарующему Жизнь. Кровь брызнула на черный мех. Медведь наклонился к раздавленной голове человека и обнюхал свою новую добычу. И зверю уже не было никакого дела до второго гостя, который мелькнул перед ним тенью, схватил остатки лошади и мгновенно исчез.
Братья не спешили обогнать Отца, но и не слишком отставали.
Они крались гуськом в темноте: старший впереди, младшие сзади — оба они время от времени вытягивали вперед руки, чтобы дотронуться до мохнатой спины брата и убедиться, что не остались одни в этом жутком месте.
Старший — крупный, необычайно сильный мужчина с низким волосатым лбом и короткими крепкими ногами — почувствовал странное возбуждение, еще когда Отец, только что пролезший сквозь кустарник, готовился спрыгнуть в пещеру Дарующего. Это был не страх, хотя и страха было достаточно. Чувство напоминало предвкушение целой горы мяса и становилось все острее. Когда после нескольких шагов вглубь пещеры старший оказался в полной темноте и зрение перестало мешать работе мозга, это странное ощущение внезапно перелилось в яркую, предельно понятную картину-мысль.
Дарующий Жизнь ковырнул лапой камень в стене пещеры, тот с грохотом упал и раздавил Отца. И тут же Отец вылез из под камня, но это уже не Отец, а он, старший брат.
Старший оскалился, волосы у него на шее встали дыбом. Да!
Стоит ему шевельнуть камень… Дарующий спит неспокойно — проснется сразу, и бросится на того, кто впереди — на Отца! И тогда настанет час старшего — он будет Отцом, и все матери достанутся ему.
Все произошло быстро, как во сне. Отец, должно быть, уже стоял у добычи. Старший скребнул ногтями по влажной стене, посыпались камешки… Сопение зверя, тяжелые шаги, страшный крик Отца, глухой удар… Младшие бросились наутек, и старший готов был бежать за ними, но в последний момент метнулся вперед и, нащупав липкую шершавую кость, с добычей помчался к выходу.
Через мгновение он уже продирался сквозь колючий кустарник, жмурясь от ослепительного солнечного света. Потом он бежал вдоль берега, не в силах сдержать торжествующий рев, и размахивал лошадиной ногой, как будто отгонял шакала от медвежьих объедков.