Правда, до некоторой степени для этой услуги у Андре были его друзья, Берсен и Древе, оба неистощимые на эту тему. Но будучи постоянно влюбленными, каждый из них любил по-своему. Какой любопытный человек этот Древе, увлекающийся, полный лиризма, потом вдруг насмешливый и циничный, со странной смесью восторженности и шутовства! Все предметы его страсти, по его описаниям, были одинаково восхитительными. Его любовницы, а он насчитывал их великое множество, бывали всегда, все, если его послушать, чудесными красавицами. За исключением этой особенности, не было никакой возможности узнать, к какому социальному положению принадлежат эти невидимые богини, столь воспеваемые им в пламенных стихах. Но, оставаясь по отношению к ним самим чрезвычайно скрытным и неопределенным, он оказывался гораздо менее сдержанным, описывая физические подвиги, которыми он доказывал им свою страсть, и не удерживался от самых точных и полных подробностей. С невероятным бесстыдством он, так сказать, обнажался перед слушателями. Эта мания казалась еще более странной благодаря его хилому и жалкому виду. У этого Геркулеса было слабое здоровье, что давало повод сомневаться в реальности его подвигов, точно так же, как его невзрачная и непривлекательная физиономия совсем не объясняла успехов, приписываемых им себе и воспеваемых им в эфирных, звучных, воздушных стихах почти невещественной поэзии.
Впрочем, этот мечтатель не давал своему мечтанию всецело поглотить себя. Наоборот, он смотрел на жизнь весьма проницательными глазами. Комическое в людях и вещах он обильно награждал потешными и смешными замечаниями, но он был неспособен передавать письменно эту сатирическую сторону своего ума. Взявшись за перо, Древе утрачивал всякое понятие о действительности. Он воспевал лишь розы, лилии, пурпур, золото. Его наблюдательные способности проявлялись только в разговоре, где они выражались каким-то едким юмором, веселившим Андре и очень забавлявшим Антуана де Берсена.
Этот последний в любви совершенно отличался от Древе, говорил о себе как можно меньше, но довольно охотно о женщинах, которыми ему случалось обладать. Конечно, как художник, он был чувствителен к их телесной красоте, но раз вкусив от наслаждения ею, он ничем так не развлекался, как изучением своих любовниц. Эти психологические анкеты снабдили его память довольно любопытными наблюдениями. Его открытия не оставляли в нем ни гнева, ни презрения, но, постигнув какой-нибудь характер и хорошенько узнав все его устройство, он испытывал нечто вроде удовлетворения и отдыха. Дело в том, что он не хотел быть ничем и никем обманутым. Единственные вещи, которые его истинно занимали и которыми он по-настоящему дорожил, были его искусство и его честолюбие. Они всецело подчиняли его себе. Этот особого рода эгоизм не препятствовал его дружбе с приятелями. Он очень любил Эли Древе и Андре Моваля. Андре замечал эту привязанность и гордился ею. Большое огорчение для молодых людей — их юность, и дружба старших как бы смягчает их стыд за свою молодость.
Раздумывая обо всем этом, Андре Моваль пришел на улицу Кассини к дому, где жил Антуан де Берсен. Он занимал там маленькую квартиру рядом с великолепной мастерской. У дома был приличный вид. Берсен ненавидел бесшабашную жизнь и богему. Его единственной уступкой художническому миру, который он посещал, были его фетровая шляпа, широкие брюки и испанский плащ. Что касается всего остального, то он жил как буржуа: ему прислуживала старая служанка, готовившая обеды из присылаемой его отцом провизии, к которой добряк провинциал присоединял во время охоты корзинки с дичью. У Антуана де Берсена к тому же были хорошие средства. Мать его, умирая, оставила ему тысяч пятнадцать годового дохода, что давало ему возможность покойно дожидаться того времени, когда к его средствам прибавятся доходы от его кисти. На этот счет у него была полная уверенность. Он сумеет зарабатывать деньги и сделается великим художником…
Между тем Андре позвонил у двери в квартиру. Она открылась, но приземистая фигура толстой Аннеты загораживала дорогу.