Она склонилась к молодому человеку, и они замерли так, молчаливо обнявшись. Андре задумался. Он был счастлив. Его любовь преисполнила его жгучим и сладостным довольством. У него более не было ни сомнений, ни тревог. Он испытывал чувство огромной гордости. Конечно, Жермена была увлечена к нему потребностью любви, в которой она сознавалась, не стыдясь, но которую без него она загнала бы глубоко внутрь себя. Таким образом, она пропустила бы пору своей молодости, томный пыл которой устремлял ее, трепещущую, в его объятья, каждый раз, как они встречались. Какое счастье, что явился он, и благодаря ему она узнала опьянение страстью, она вкусила радость отдачи себя в полном расцвете своей красоты. И Андре ощущал гордость при этой мысли. Он, быть может, спас ее от одного из тех падений, до которых скука доводит женщин. Благодаря ему она познает любовь со всей ее непринужденностью, со всем ее наслаждением… Ах, с каким прекрасным безрассудством, с какой беспечностью, с каким порывом она бросилась в нее с вышины своей однообразной жизни. Он знал теперь все обстоятельства этой жизни. Неудавшееся замужество, смерть разорившегося отца, безотрадность и неурядица в душе заставили ее принять предложение г-на де Нанселля… Теперь что-то изменилось для нее в этой жизни, которая раньше была для нее столь тяжела. Да, она продолжала исполнять все ее обычные обязанности, но чье-то тайное присутствие делало их для нее легкими. В ее существовании была теперь щель, сквозь которую Жермена видела свет.
Впрочем, когда-нибудь им придется собственными руками увеличить эту лучезарную расщелину! Это будет, когда ему придется покинуть Францию, когда нужно будет поступить на какой-нибудь отдаленный пост. Мысль о возможности разлуки с Жерменой не приходила ему на ум; его решение было заранее составлено: он похитит Жермену и увезет ее с собой. К тому времени он будет независим, свободен в своих поступках и ответствен за свое поведение. И он представлял себе ту далекую страну, куда он повезет молодую женщину. Ему, несомненно, будет всюду хорошо с нею, но где ему будет лучше, чем в этой укромной мастерской на улице Кассини?.. Впрочем, к чему думать о будущем? И снова его сердце наполнилось гордостью. Хорошо жить, быть любимым, быть молодым!.. И он вспомнил тот прошлогодний осенний день, когда, одеваясь перед пламеневшими сосновыми шишками, он думал о том, как бы внушить Жюлю, новому слуге, достаточное почтение к своим девятнадцати годам. Он не стыдился их более теперь, когда, благодаря им, его предпочитали самому Дюмэну. И он снова видел перед собой романиста, проходящего через Люксембургский сад в обществе Марка-Антуана де Кердрана. Как все это было уже далеко… Сколько вещей, занимавших его тогда, исчезло теперь из его мыслей! А Берсен, о котором он совсем не думал, а Древе, которого он не видал целые месяцы! А дядя Гюбер, бедный дядя Гюбер… Ах, его жизнь изменилась. Какое чудесное преображение! И все это началось с некоего мартовского дня, когда он вошел в лавку древностей м-ль Ванов, где он увидел лицо, выражение сладострастия и нежности которого он знал теперь, чей рот, чьи глаза он целовал, и которое не раз склонялось к его лицу…
XXI
Когда на следующий день Андре Моваль пришел на улицу Кассини, тетушка Коттенэ поджидала его в мастерской, где она вытирала пыль широкими взмахами метелки. Это непривычное усердие удивило Андре. Тетушка Коттенэ предоставляла пыли свободно ложиться на мебель, зная, что Андре не сделает ей по этому поводу никакого замечания и что он не подумает предупреждать об этом Антуана де Берсена. Однажды даже Жермена, забавляясь, написала пальцем свое имя и свой адрес на пыльном красном дереве стола. Андре заботливо стер эту надпись. Какой бы милой женщиной ни была тетушка Коттенэ, было все же неудобно, чтобы она знала, как зовется и где живет хорошенькая гостья. Поэтому, увидя в мастерской тетушку Коттенэ, с метелкой в руке, Андре весело похвалил ее за ее усердие.