— Ну, старина, ты чего тут шляешься? Я рад, что встретил тебя. Я хотел зайти к тебе как-нибудь на днях. Мы совсем не видимся больше… Хорошо ли ты провел каникулы? У тебя неважный вид… Что с тобой?
Андре Моваль посмотрел на Древе. Насмешливые глаза Древе дружелюбно смотрели на него. Он чуть было не открылся Древе. Тот продолжал:
— Чем могу я быть тебе полезным? Не надо ли мне еще раз написать тебе, что мне нужны деньги, дабы ты разжалобил свою мамашу судьбой бедняжки Древе?
Андре силился улыбнуться. Древе заговорил снова:
— Нет, не то? Тогда… любовные невзгоды?
Андре отрицательно покачал головой.
— Ну, тем лучше для тебя; но раз ты ничего не хочешь мне сказать, я буду тебе говорить о себе. Заметь, дорогой мой, что недостаток доверия с твоей стороны вынуждает меня к подобным излияниям. Впрочем, ты прав, оставаясь скромным. Твои любовные приключения занимают одного тебя, тогда как мои принадлежат потомству. Итак, я начинаю. Ты — мой поверенный. Впоследствии, когда я стану знаменитым, люди придут интервьюировать тебя.
Болезненное самолюбие Древе часто заставляло его гаерничать:
— Так вот, дорогой мой, я поджидаю женщину. Марк-Антуан де Кердран дал мне отпуск на сегодня после обеда. Это никогда не срывается, если у меня свидание. В нем есть уважение к любви, как он говорит. Итак, я жду женщину, и женщину, которую ты знаешь. Вот угадай-ка.
Андре Моваль сделал равнодушное движение.
— И эта женщина, мой друг, не кто иная, как знаменитая Алиса Ланкеро, бывшая возлюбленная Антуана де Берсена!
Эли Древе остановился на мгновение, чтобы посудить о действии, произведенном подобным сообщением.
— Да, сама Алиса Ланкеро. Когда Берсен ее бросил, она сначала вернулась в свою семью. Там она здорово скучала, так что снова убежала оттуда и поступила в качестве продавщицы к некоей мадемуазель Ванов, имеющей лавку редкостей на улице Вернейль. А эта мадемуазель Ванов — тип особенный. Вся ее торговля только для виду. Оказывается, у нее устраиваются свидания, и встречаются не мужчины с женщинами… Но я покидаю тебя. Вон Алиса. До свиданья, старина, до свиданья!
И Андре Моваль увидел, как Эли Древе широко зашагал по саду.
Было приблизительно пять часов, когда Андре вернулся на улицу Бо-з-Ар. Он издали увидел, как привратница, стоявшая у двери, удалилась к себе в привратницкую. Его сердце сильно забилось:
— Вот тут вам письмо, месье Андре. И несколько тоже господину Мовалю. Не передадите ли вы их ему? Тут поднялся такой ветер, что я не успела передать их.
И привратница подала Андре всю пачку.
На одном из конвертов Андре заметил штемпель Буамартена и узнал почерк Жермены. У него подкосились ноги, он подумал, что упадет, и присел на бархатный диванчик, стоявший на площадке лестницы. Дрожавшими руками он разорвал печать.
«Андре!
Я провела ужасную неделю, Андре, — ничто никогда не сотрет воспоминания об этих мучительных днях. До какого безумия довела нас наша неосторожность! Я ни в чем не упрекаю тебя, Андре, но глаза мои открылись, и мной овладел страх, да, низкий, подлый, жалкий страх. Ах! Я не храбра, не надо на меня за это сердиться, уж я такова.
Теперь я спасена. Я спасет, но силы оставили меня. Я спасена, но обязана этим не себе, а Жаку Дюмэну. Его преданность, ловкость и участие изумительны. Он поговорил с господином де Нанселлем. Он оправдал меня в его глазах. Мой муж думает теперь, что шпилька принадлежала мне, но он думает также, и в этом его убедил Дюмэн, что эту шпильку, найденную тобой в саду или в гостиной, где она, вероятно, выпала из моих волос так, что я этого не заметила, ты оставил на память, так как ты влюблен в меня, но влюблен скорее по-детски, чем страстно, раз ты сам позабыл на диване в павильоне свою покражу…»
Андре перевернул страницу.
«…Тем не менее мне пришлось признаться, чтобы объяснить мое смущение, в том, что я — неравнодушна к тебе и что поэтому-то я пришла в такое смятение. Да, мне пришлось согласиться, что для меня лучше перестать видеться с тобой.
Мне нужно сделать тебе, Андре, еще одно признание в том, что согласилась на эту необходимость почти с облегчением. Не сердись на меня слишком за то, что я принуждена теперь говорить тебе; но я вышла разбитой и побежденной из этой житейской борьбы. Во мне что-то надломилось. Я напугана, я так напугана. Теперь я была бы не в силах рисковать всем тем, чем я рисковала для того, чтобы принадлежать тебе. Теперь между нами был бы страх. Мы не могли бы больше быть одни, принадлежа друг другу.