— Да нет, Мария Ивановна, это пройдет. Это так бывает с детьми... А вы ему собачку другую заведите...
— Ой, ну ее к черту. Ее задавят опять, и он совсем тода... ну ее к черту.
А я и сам бы не захотел другую. Вот Жучка была умнейшая тварюжка. На крыльцо ступает, скажем, финагент, она: «Р-ррр...» Если Екатерина моя Петровна — ни звука: иди, пожалуйста, в избу.
И каково же было мне потерять еще и ее, учительницу мою...
Она учила нас только до Нового года. Раздала нам после елки подарки, кулечки с конфетами и пряниками (а мне не кулек, а два дала она: мы потом чай пили ползимы вприкуску) — и уехала. Замуж она вышла за капитана. За нашего, ильминского. Он приехал в отпуск и увез ее с собой. Но я про это узнал очень поздно. Уже после каникул. Когда в класс вошла другая учительница и сказала, что она будет теперь учить. Господи, какой удар для меня был это. И как, говорю я, судьба-злодейка напотешалась надо мной. Это ведь какая учительница-то. Я один раз бежал по коридору мимо нее и задел бачок с водой. И его уронил, разлил я на пол. А она меня за шиворот — ив учительскую. И там такого про меня наговорила, что директор, Серафим Николаич, на меня закричал:
— Вынь руки из карманов! И что у тебя там — ну-ка, выкладывай!
А у меня как раз были складник там и наган. То есть, какой это наган — наганчик это. Из медной трубочки сделанный, в середине сплющенный и загнутый. Ну, да вы все знаете, какие наганчики делали, бывало. С резиночкой, для взвода бойка. Помните?.. Как вот уже, слышу, на меня посыпалось: «А, вот кто стрелял в дверь у меня на уроке?» И меня давай песочить. И, когда уже я стал и шпаной, и убивцем почти что, в учительскую вошла Екатерина Петровна. Это еще при ней было. И она, дав всем высказаться, сказала: «Давайте спокойно разберемся, Лидия Васильевна, у вас на каком уроке стреляли? Но ведь он сидел у меня в это время. Так ведь, Митя?» Я сказал со слезами: да. Но, надо прямо признаться, это стрелял я. Но ведь я никого не убил. Зачем же так сразу и меня не знай кем считать. Ну, ладно: чего не случается только в школе. Все бывало. Я просто хочу сказать еще, что эта самая новая учительница мне не давала спуску ни в чем. Господи, это если рассказать, как я мучился и сколько выстрадал я с ней — это равно поведать про страдания самого святого грешника... То есть, я хочу сказать, том, целый пузатый том составляет страдания наши. Потому что... мне не мила, противна стала школа. И как путь-дорога до нее удлинилась без Екатерины Петровны! А гора, на которой у нас стоит школа, стала до того высоченная, что на нее поднимаешься, поднимаешься... Но вот — ух! — поднялся я. Поднялся и... тут тебя опять толкнут вниз. А потом по селу у нас пошла корь; потом, когда корь прошла, золотуха за ней пошла по селу. И я все второе полугодие, считай, в школу не ходил. И, естественно, результат: «Ты не перешел. На второй год, скажи матери, ты остался».
— Ой, да не плачь ты, не плачь. Чай, ща тебе тока шесть годов, и ай ты один не перешел. И Волька с Витькой не перешли. Не плачь, не плачь, сынок. Ище ты всех перегонишь у меня..
А у меня глазки капают, капают сами. По одной слезке из каждого глаза. Из одного — Екатерина капает, из другого — Петровна...