Со всех городов в пострадавшие районы направлялись специалисты. Особенно требовались рабочие специальности – водители, газовщики, крановщики, электрики. Ну и врачи, естественно.
Саня, только-только освоившись на первом рабочем месте как молодой специалист, пришел в комитет комсомола и заявил:
– Я еду добровольцем!
Комсомольский вожак вздохнул:
– Твое право, конечно. Только незачем.
– Как это незачем? – поразился Саня. Что ты такое говоришь? Да ты! Да я!.. – от недопонимания и негодования Саня стал заглатывать слова и не мог как следует выразить свою мысль. Только сверкал глазами в недоумении: как такое возможно, чтобы комсомольский лидер вместо поддержки говорил: «незачем».
– Погоди! Не кипятись! Присядь… Пойми, там нужны профессионалы. А ты? Что ты умеешь делать?
– Ну, во-первых, я спортсмен. Это, конечно, не профессия, но я выносливый и неприхотливый… – Саня понемногу успокаивался. – Во-вторых, рабочие руки нужны всегда. А я на все руки мастер: и в стройотрядах бывал, и на овощной базе…
На этих словах Санин собеседник невесело рассмеялся. Саня уже и сам понял, что глупость сморозил, и попытался оправдаться:
– Я имею в виду, что работы не боюсь никакой. И чувствую, понимаешь, что могу быть полезен. Я уже две ночи не сплю. Тянет меня. Ты хронику смотрел?
– Да смотрел, конечно!
– Вот то-то! Не хватает спасателей. Да что там спасателей?! Элементарной рабочей силы не хватает!
– Так. Я тебя понял! – Комсорг остановил поток его слов. – У меня из райкома никаких разнарядок не было. Хочешь, иди в райком. Они же должны какую-то бумагу дать… ну оправдательный документ, что ты не прогуливаешь работу, а поехал по комсомольской путевке в дружественную республику. Пробуй! Или отпуск возьми за свой счет в крайнем случае, если уж так рвешься!
Саня добился бумаги из райкома. Таких, как он, оказалось немало. Люди летели из разных регионов со своими палатками, нехитрым спасательным снаряжением, котелками, консервами… Движимые одним желанием: помочь!
Вечером накануне отъезда Саня сказал Майе безапелляционно и коротко:
– Уезжаю в Армению.
Майя еще не успела осознать смысл произнесенной мужем фразы, а он уже доставал с антресолей рюкзак, метался из кухни на балкон в поисках то одного, то другого…
Стоял декабрь. В Москве было холодно. Единственная теплая куртка Сани еле-еле прикрывала ему ягодицы, но не в осеннем же пальто лететь. Оно хоть и удлиненное, но совсем легкое. К тому же, какое пальто при разборе завалов? Решили, что лететь надо в куртке. Саня надел одновременно двое спортивных брюк, две пары носков…
Поговорить не успели. Майя только и смогла спросить упавшим голосом:
– Может, останешься?!
А он даже не ответил.
Она предприняла еще одну робкую попытку:
– Как же мы тут без тебя? Витька… вон еще совсем маленький…
Саня жестко посмотрел на жену:
– Сыну почти полтора года. Мужик уже! Матери позвони, пусть приедет, поможет. Если твоя не согласится, мою позови! И потом – не на войну же ты меня провожаешь. Через неделю-другую вернусь!
Но не через пару, не через три недели Саня домой не возвратился.
Пришло от него одно письмо дней через десять. Короткое, жесткое. За обрывистыми фразами скрывалось столько боли, что Майя даже не смогла сразу прочесть полторы страницы скупого текста. Останавливалась, откладывала листок в сторону, переводила дыхание и опять принималась читать. За каждым предложением ей виделась целая картина событий, тем более что телевизор и пресса продолжали вести репортажи с мест и недостатка в информации не было.
Саня писал: «Техника убогая, спасателей не хватает. Работают ребята из Франции, Швейцарии. Хорошие специалисты, но их мало. Мы в Спитаке. Города практически нет. Холодный ветер, пыль, трупный запах…
Из добровольцев многие уже уехали. Кого можно было вытащить из-под завалов, спасли в первые дни. Теперь если и достают, то только мертвых. Мародеры – суки! Расстреливал бы на месте! Извини… По-другому теперь ценю жизнь. Понимаю гораздо глубже, что люблю тебя. И Витьку!
Когда вернусь, не знаю… Надежды на спасение людей не осталось. Столько трупов кругом…»
Майя не могла понять одного. Ну если уже спасать некого, зачем тогда там находиться? Что еще делать? Очищать город от погибших? Хоронить? Разбирать завалы? Восстанавливать коммуникации? Да, наверное. Только ей тоже тяжело. Только она скучает и волнуется, и ждет. И на нервной почве у нее даже задержка. Притом большая.
Ой, Господи! Телефона нет, адреса обратного нет. У нее вообще такое впечатление, что Санино письмо бросили в ящик в Москве. Кто-то уезжал, видимо, оттуда, и Саня попросил опустить конверт здесь. Потому штамп обратный – тоже московский.
Саня, Саня! Когда же ты вернешься? Где тебя носит?
Сердце волновалось, по утрам мутило. Майя целыми днями не находила себе места. Делала привычные дела, гуляла с ребенком, бегала в магазин, а душа трепетала в тоске и тревоге по мужу.
Приехала Санина мама, сказала, что дней десять сможет пожить. Майя восприняла приезд свекрови своеобразно.
– Александра Петровна! – глаза горели, голос звенел. – Вы же сможете с Витенькой посидеть?
– Ну, конечно, Майечка, я ж для того и приехала. Ты своими делами занимайся, ходи куда тебе надо, а я во всем помогу…
– Александра Петровна! Поеду я, пожалуй, за Саней!
Та схватилась за сердце:
– Ой, милая! Да куда ж ты поедешь-то? Где его там искать?
– В Спитак полечу. Как-нибудь найду. Уже больше трех недель его нет. Новый год без него встречала… Не могу больше… И скучаю, и волнуюсь…
Александра Петровна, хоть и простая была женщина, но чувства понимала. Сама она вышла замуж по большой любви и, несмотря на тяжелый характер мужа, продолжала любить его всю жизнь. Не очень-то склонная к анализу, она жила чувствами и в какой-то момент осознала, что это она любит своего мужа, что именно она проявляет к нему особое отношение – нежное и трепетное. А он… Он, похоже, только принимал ее любовь, да и то не слишком уважительно. И скорее, даже и не принимал, а просто пользовался.
Тогда Александре Петровне настолько тяжело было принять такое положение вещей, что она всячески откладывала свой внутренний монолог, боясь признаться самой себе в том, что счастливой взаимной любви у нее не получилось и что ее чувство, по большому счету, оказалось безответным.
Наблюдая семейную жизнь сына, Александра Петровна радовалась. Майя оказалась не просто хорошей хозяйкой и заботливой матерью ее внука, но, судя по всему, и любящей женой. Она безропотно отпустила невестку в далекий путь, сама не очень понимая, зачем та отправляется за тридевять земель. Просто чувствовала любовь Майи к своему Сане. А это было самое приятное и, пожалуй, самое главное, по ее мнению, в семейной жизни.
Майя бродила по разрушенному городу, не очень представляя себе, где, как и когда она найдет своего мужа. Редкие прохожие были настолько поглощены собственным горем, что спрашивать что-либо у них казалось Майе кощунственным. Палаточные городки, которые встречались повсеместно, пустовали. Видимо, люди работали, возвращаясь только на ночлег. Где она сама будет ночевать, Майя не представляла. Когда летела сюда, думала, что только она появится в городе, то сразу же наткнется на Саню. Он же писал, что кругом одни развалины, людей мало, только рабочие. Что же такого трудного в том, чтобы найти человека в практически пустом городе? Оказалось, совсем все не так. И с каждым часом ее затея казалась ей все более абсурдной.
Ближе к вечеру набрела она на военный лагерь, где были люди. Спросила, где могут быть добровольцы из Москвы.
– Ох, уж эти добровольцы! – недовольно сморщился немолодой человек в грязной телогрейке.
– А что? – недоуменно спросила Майя.
– Да вечно они конфликтуют! То со спасателями, то со строителями!
– Почему?
– Да потому, что одно рвение. Ни умения, ни опыта…