– А что их жалеть-то?! – взвился вдруг Саня. – Сама Майка, по-моему, не особенно-то и жалеет… А дети? Ну что дети? Разве я их бросил? Нет, конечно! Они и в гостях у нас часто бывают, и содержу я их по-прежнему.
И хотя говорил Саня очень энергично, уверенности в голосе не было. Да, он искренне поведал другу о своем общении с детьми, и тем не менее от Виталия не укрылось некое сомнение. И тень на лицо Сани упала, и глаза он опустил…
Виталий взял в руки альбом. Это были фотографии новой жизни друга. Вот он с молодой женой на пляже, вот в окружении каких-то людей – то ли вечеринка, то ли прием высокосветский. Вот они вдвоем позируют фотографу где-то в студии. А на следующей странице она – новая жена – крупным планом, и через пару страниц – опять она. Виталик заскучал:
– Слышь, Сань! – Виталий отложил альбом. – А давай наши старые фотки посмотрим. Помнишь, ты собирал… еще доармейские, и потом тоже… много было интересных событий. Наверняка у тебя сохранились.
– Конечно! Вон возьми – второй альбом снизу… И третий тоже… Синий.
Мужчины находились в библиотеке у Сани. Тот очень уважительно относился к книгам и частную свою библиотеку собирал с любовью, размахом и даже неким шиком, если такое слово применимо к библиотечному делу. Продумал он все: мягкий свет, теплые ковры, глубокие кресла и всякие мелочи в изобилии – блокноты, ручки, закладки. Хотел картотеку завести, но руки пока не дошли, хотя мысль об упорядочении книгохранилища присутствовала у него всегда.
Книжных шкафов здесь было много, причем как закрытых, за стеклом, так и стеллажей. Книги Саня не просто любил, не просто собирал. Он их лелеял. Сохранились у него еще со студенческих времен многие тома Философского наследия, редкие издания Монтеня и даже несколько книг, обладающих букинистической ценностью: растрепанные, потертые корешки, полуистлевшие пожелтевшие страницы, карандашные пометки на полях, сделанные еще в ту пору, когда ручек не было и в помине…
Кроме того, масса специальной литературы по многим отраслям человеческого знания: от азов строительства и правил дорожного движения до красивейших изданий по организации ландшафтных работ и отделки интерьера. Ну и, конечно, художественная литература, и детективы, и томики стихов. Стихи-то в основном Майя читала. Она и наизусть много знала, и сама писала под настроение. Детям зачастую вместо колыбельной читала нараспев Цветаеву или Ахматову… Причем так искренне и просто читала, что Саня иной раз, слыша эти стихи, напевным полушепотом обращенные к детям, замечал, что у него наворачиваются слезы… Неожиданные, абсолютно не свойственные ему… Он, лишенный романтизма и сентиментальности, как ему казалось, реагировал на тихий звук Майкиного голоса и готов был расплакаться от переполняющего его чувства какой-то вселенской любви ко всему живому.
А Майя после развода даже книг не взяла с собой. Так, чисто символически: пару-тройку поэтических сборников. Она альбомы с фотографиями просила, а он не дал. Просто не разрешил взять. Без объяснения.
– Почему, Сань? – сквозь слезы спрашивала она. – Там же мои фото… и детей… и наши общие. Они в такой же степени принадлежат мне, как и тебе!
– Я сказал: нет! – орал он. Он почему-то во время всего периода развода был очень нервным и даже как-будто обижался на Майю за этот самый развод. Хотя почему на нее-то? Она-то в чем виновата?
Это же он влюбился! Это же он не захотел сопротивляться свежему чувству! Это он голову потерял! Это он целыми вечерами разговаривал со своей возлюбленной по телефону, не обращая никакого внимания на потухший взор жены! Это он спровоцировал и семейный конфликт, и раздор, и разлад, и развод! Майя-то как раз ничем не провинилась перед ним. Она продолжала вести хозяйство, заботиться о детях, ходить на работу. И с фотографиями этими! Тьфу ты! Вспомнилось вдруг, как просила она у него разрешения забрать свадебные снимки и снимки детей, когда они были маленькие, и общие их семейные фотографии – за столом, на природе, в поездках.
– Нет! – кричал он. – Затеяла развод? Вот и уходи! Уходи ни с чем! Сама захотела разводиться, нечего теперь за прошлое цепляться. Не очень-то дорого тебе, как видно, наше прошлое, раз ты предпочитаешь семью разрушить!
– Саш! Ты слышишь себя? Ты слышишь, что ты говоришь? – Она уже вовсю плакала, не стесняясь ни своего красного носа, ни гнусавого голоса, ни вконец вымокшего платка. – Как это я предпочитаю разрушить?! Ты полюбил другую женщину и хочешь строить с ней отношения! Почему ты на меня перекладываешь решение о разводе?
– Да потому! Потому! Что тут непонятного? Что?! Ну влюбился! И что из этого? Разве это основание для развода? Влюбленность – одно, семья – совсем другое! Это параллельные прямые! Они не пересекаются! Понимаешь ты? Не пе-ре-се-ка-ют-ся! – он наливался краснотой, становясь похожим на Деда Мороза. И в прошлой жизни, в той счастливой жизни, которая закончилась однажды и навсегда, Майя искренне бы повеселилась и подшутила над его внешним видом и даже сфотографировала бы, а потом бы пририсовала шапку и бороду, и они с детьми придумали бы стенгазету к его дню рождения под названием «Папа бывает разный» или еще что-нибудь в этом роде. Они постоянно подшучивали друг над другом, подсмеивались и никогда не обижались.