При этих словах он, наконец, повернулся к девушке, и Софья с изумлением опознала в своем защитнике того самого мужчину, что так пристально и дерзко разглядывал ее на похоронах брата. Его скуластое лицо раскраснелось, глаза горели боевым азартом, а смеющиеся губы обрамляли крепкие белые зубы.
Услышав о том, что перед ними стоит царевна, стрельцы опустились на колени, посрывав шапки с голов. Даже несостоявшийся Софьин насильник вместе с не успевшим убежать холопом пали перед ней ниц.
— Просим нас простить, царевна, что напугали ненароком, — взглянул ей в лицо предводитель стрельцов, — в наших слободах каждый знает, что царевна Софья — единственная наша заступница. Прости нас, неразумных. Прикажи, что делать, — мы выполним все твои приказы.
— Проводите царевну до ее покоев! — не дал девушке открыть рта ее спаситель. Софью покоробило, что какой-то чужак распоряжается там, где имеет право командовать только она. В девушке проснулась родовая гордость. Набрав в грудь побольше воздуха, она еще больше распрямила плечи и… промолчала.
Видимо, примерно такие же мысли пришли в голову предводителю стрельцов, поскольку он еще больше нахмурил брови и подозрительно поинтересовался:
— А ты сам кто таков будешь?
— Дьяк Разрядного приказа Федор Леонтьевич Шакловитый. А ты?
— Сотник Стремянного полка Иван Рыков. Не люблю я, если честно говорить, ребят из Разрядного приказа…
— А что, приходилось с нами дело иметь? — дерзко ухмыльнулся Шакловитый, вкладывая саблю в ножны. — С дыбой, что ли, успел знакомство свести?
— Поговори мне! — разозлился сотник, хватаясь за висевшее на боку оружие. — Ребята, нет ли его, часом, в нашей росписи? Может, ему, того, рост на голову уменьшить?
— Да знаю я этого парня, — отозвался один из стрельцов — крепкий седой старик. — Он мне дальняя родня по жене. Хороший человек, только на язык зело не сдержан… А ты, Федька, перестань дерзить, пока действительно головы не лишился. Шел бы ты отсюда по своим делам, а царевну мы и без тебя проводим… А с этими что делать будем? — спросил он вдруг у сотника, показывая рукой на напавшего на Софью стрельца и его приятеля.
— А чего с ними делать? — пожал тот плечами. — Было же на кругу говорено: никакого баловства и мародерства. Кто руку на чужое подымет, тот будет казнен в назидание другим. Сенька, возьми кого-нибудь с собой и отведите эту парочку в каталажку Разбойного приказа. Потом с ними разберемся.
Один из стрельцов выступил вперед и поманил за собой еще двоих в голубых кафтанах.
— Да вы чего, братцы? — опешил провинившийся стрелец. — Да я ее и пальцем не тронул! Кто же знал, что она царевна?… Софья Алексеевна, — бухнулся он вдруг в ноги девушке, — не бери греха на душу, заступись за меня! Ведь у меня жена больная, детишек шестеро…
Презрительно скривив губы, Софья переступила через распростертое на полу тело и прошествовала в свои покои в сопровождении стольника с пятью стрельцами.
Но перед тем как скрыться в паутине дворцовых переходов, царевна успела переглянуться со своим спасителем, в наглых зеленых глазах которого пряталась плохо скрываемая насмешка и что-то, похожее на нежность. Почувствовав взгляд девушки, он поклонился ей с показным подобострастием, картинно прижав руку к сердцу.
Возмущенно фыркнув, она отвернулась, не желая даже кивком головы поблагодарить мужчину за свое избавление от насильников. Тем не менее вместо того, чтобы думать о своем будущем, Софья, пока шла до своих покоев, слышала чуть насмешливый баритон своего нежданного спасителя и видела его дерзкую ухмылку. Она забыла о том, что может стать жертвой разгулявшейся черни, что где-то лежит, забившись под одеяло, ее брат Ванечка — единственная надежда на ее спасение от монастыря, что в кремлевских палатах проклятая мачеха бьется за жизнь своих братьев и отца. Гораздо больше ее расстраивал тот факт, что ее недавний защитник всего лишь какой-то дьяк. Ну, почему он не боярин или хотя бы окольничий?…
Когда Софья появилась в своей светлице, то застала там плачущую сестру Марфу, дядю, тетку Татьяну Михайловну, чьи советы так ценил покойный братец Федор, и даже вдову брата Марфу Матвеевну Апраксину. Иван Михайлович метался по ее маленькой комнатке, как лев по клетке в Измайловском зверинце. Тетка, с полнейшим хладнокровием расшивала церковные воздуха узорами на пяльцах, а юная Марфа Матвеевна робко следила за Милославским глазами, смахивая с ресниц набегавшие слезы.