— У меня царапина, осколок. Боюсь, домой меня не отправят, — сказал он. — Обидно, отдых бы мне не помешал. Я слышал, шотландских куропаток на болотах в этом сезоне особенно много. Оно и понятно: их не стреляют: там ведь остались одни женщины да священники.
— И еще, полковник, — добавил врач. — Аберкромби написал мне записку. Он хочет, чтобы ему из окопа принесли папку. Кожаную папку с бумагами. Он очень волнуется за нее, кажется, его интересуют только его драгоценные бумаги. Не могли бы вы попросить, чтобы их привезли сюда?
— Что? А, да, да, конечно.
— У парней в его состоянии часто появляются навязчивые идеи, и для всех лучше, если они получают то, что хотят.
— Да. Конечно. Кожаная папка. Бумаги. Будет сделано.
— Спасибо.
— Такого отличного парня, а? — грустно покачал головой полковник. — Чертовски жалко. Наверное, все мы в конце концов выматываемся, верно? Вот черт.
Он повернулся и пошел к выходу, пробираясь между десятью операционными столами, где царил настоящий ад, и ему то и дело приходилось перешагивать через отрезанные руки и ноги.
14
Потенциальный союзник
В тот вечер, когда полковник оставил онемевшего Аберкромби сидеть среди раненых и умирающих, Кингсли забылся тревожным сном на койке тюремной больницы. Прошла почти неделя с тех пор, как он обратился за помощью к ирландскому санитару, но о деле они с тех пор не заговаривали. Кингсли сделал вывод, что с этой стороны помощи ждать не стоит. Более того, он понимал, что потихоньку выздоравливает, и хотя пока переводить его было нельзя, он с тревогой думал, что вскоре наступит день, когда его отправят обратно в камеру, где его ждали только побои, и почти определенно побои смертельные.
Он проснулся от того, что кто-то коснулся его рта. Открыв глаза, он увидел над собой мужчину в тюремной робе, который прижимал к его губам палец. Кингсли кивнул, показывая, что будет молчать, и мужчина убрал руку.
— Приподними его, — сказал мужчина.
— Да, сэр. Конешно, сэр, — пробормотал санитар-ирландец, который, очевидно, ужасно боялся посетителя Кингсли. Он подошел к кровати и подложил подушки под спину Кингсли, чтобы тот мог видеть комнату.
Помимо санитара в комнате было три человека: один, по виду — главный, и еще двое, которые остались у двери. Все были в тюремных робах, но не были похожи на заключенных, которых Кингсли видел прежде. За исключением санитара-наркомана, все стояли прямо, и, насколько мог разглядеть Кингсли при свете мигающей газовой лампы, взгляд у каждого был пронзительный. Он видел только их глаза, потому что лица скрывали маски.
— Мой друг сказал мне, что ты хотел поговорить с настоящими ирландцами, — тихо произнес главный.
— Я хотел бы поговорить с любым, кто согласится помочь мне, — прошептал Кингсли разбитыми губами.
— Как, по-твоему, мы сможем тебе помочь?
— У вас есть власть. Это очевидно, иначе как бы вы смогли выйти из камер и навестить меня?
— Да, в этих стенах мы имеем кое-какое влияние, — ответил мужчина. — Видишь ли, ирландцы, они повсюду. От нас невозможно избавиться. Мы ведь словно мухи на дерьме. Некоторые двери для нас открыты. Но, к сожалению, не двери на свободу.
У говорящего не было тяжелого дублинского акцента, как у санитара, и, несмотря на грубость выражений, говорил он грамотно. Кингсли подумал, что, возможно, перед ним выпускник Тринити-колледжа, чьи профессора без устали воспитывали врагов британского государства.
— Вы знаете, кто я такой, — сказал Кингсли. — И знаете, почему я здесь.
— Да. Вы тот, кто протестует против войны, потому что считает ее глупой.
— Нелогичной.
— Да, точно, нелогичной. Скажите мне, инспектор Кингсли, как вы относитесь к логике, оправдывающей войну, которую Британия вела против ирландского народа прошедшую тысячу лет?
Разумеется, Кингсли этого ожидал.
— Я сожалею, что в прошлом не уделил этому достаточно внимания.
— Но теперь вы поняли свою ошибку?
— Да.
— Убедившись, что не осталось ни одного англичанина, который уделил бы вам хоть минуту времени, вы решили попытать удачу с ирландцами.
— Думаю, вы точно описали мое положение.
— А как вы относитесь, — продолжил ирландец, — к «логике», руководствуясь которой полиция на прошлую Пасху вытащила Пэдди Пирса и других ребят из почтового отделения в Дублине и повесила их за то, что у них хватило безрассудной смелости верить, что Ирландией должны управлять ирландцы?
— Я считаю это в высшей степени нелогичным. Британцы подарили вам еще полдюжины мучеников, чтобы вдохновить вас на новые подвиги.
— Что ж, должен сказать, это очень приятно слышать. Особенно из уст парня, который в то время доблестно работал на убийц.
Кингсли не знал, что ответить, и промолчал.
— Что ж, теперь, я думаю, пора перейти к делу, — сказал ирландец. — Понимаете, мы не можем на всю ночь покидать камеры. Не стоит искушать судьбу Полагаю, инспектор, вы ищете защиты? И, насколько я понимаю, хотите, чтобы всем стало понятно, что если кто обидит вас, ему придется ответить за это перед ненормальными ирландцами? Правильно?
— Я был бы очень признателен.
— Сотрудничества с нами, ненормальными и ужасными ирландцами, которые похищают у английских матерей их малышей, чтобы потом их поедать?
И снова Кингсли не ответил.
— Позвольте спросить, кстати, сразу прошу прощения за столь глупый вопрос, — продолжил ирландец, — какая польза от этого будет нам?
— Я… я могу поделиться с вами кое-чем.
— Ну и что жеможет знать скучный лондонский полицейский, мистер Кингсли?
— Одно время я сотрудничал с Особой службой. У меня остались кое-какие связи.
— Вы знаете имена каких-нибудь тайных агентов?
— Да, знаю.
— Вы назовете эти имена?
— Чтобы вы их убили? Нет.
— По крайней мере, мистер Кингсли, вы говорите честно. Вам повезло, ведь мне кое-что о вас известно, и я бы не поверил, согласись вы на мое предложение.
— До 1909 года, до того, как у нас появилась настоящая секретная служба, именно полиция была вашим главным противником в Лондоне.
— Да, мистер Кингсли, это мне известно. Я пришел сюда не за тем, чтобы слушать лекцию. Что вы мне можете сообщить?
— Я могу рассказать, что нам известно… — отчаянно импровизировал Кингсли. — Мы знаем, что ирландские республиканское братство проникло в «Гэльскую лигу». Я уверен, что Эйн Макнилл был бы удивлен и шокирован, узнай он, сколь многие из его драгоценных «ирландских разговорных групп» на самом деле представляют собой курсы для бомбистов и торговцев оружием. А «Гэльская атлетическая ассоциация»? Сколько ваших людей тайно завербовали и подготовили, пока вы дружно делали вид, что играете в футбол? Наверно, не меньше половины ребят, участвовавших в восстании, пришли к вам оттуда. Нам это известно, потому что среди вас есть наши люди.
— Правда?
— Да. Именно так мы узнали о Кейсменте и его миссии в Германии.
— Инспектор, какого черта, об этом писали в газетах.
— Мы знали, где он приземлился. Мы знали, где его можно схватить.
— Сэр Роджер Кейсмент полный идиот и был не в состоянии держать язык за зубами. Нам его поимка не нанесла ущерба, а вам не сделала чести. А теперь позвольте задать вам вопрос. Если британские шпионы и полицейские действительно играют в гэльский футбол с ребятами из «Гэльской атлетической ассоциации» в Донеголе, вы можете сообщить нам их имена?
— Нет.
Фений улыбнулся:
— Почему?
— Потому что я не хочу выносить им смертный приговор.
— Или, если точнее, потому что никаких шпионов нет.
— Можете думать и так.
— Инспектор Кингсли, я ожидал от вас большего.
— Жаль, что разочаровал вас.
— Ни полиция, ни ваша драгоценная новая Секретная разведывательная служба никогда не внедрялись в ирландское республиканское братство на более или менее серьезном уровне.
— Вы узнали бы об этом в самую последнюю очередь.
— В таком случае, мистер Кингсли, британским властям в Дублине было бы точно известно о Пасхальном восстании. Но они ничего не знали, верно? Мы застали их врасплох.