Лорд Аберкромби тяжело опустился на кожаный диван. Весь его пыл угас.
— Что я скажу ее светлости? — почти прошептал он. — Что скажет его мать?
— Сэр, вам не стоит ничего рассказывать ее светлости. Ваш сын был героем, у него есть право остаться в памяти людей именно таким. Представьте себе, как скажется на боевом духе армии известие, что его убил его же соотечественник! Виконт Аберкромби доблестно сражался два года и часто писал о своем желании погибнуть в бою. И у его матери, и у всего народаесть право верить, что его желание осуществилось. Виконт не виноват в том, что его жестоко убили, пока он поправлял здоровье после битвы, в которой он легко мог бы сложить голову. Не лучше ли будет для всех, и особенно для памяти вашего сына, чтобы правда об этом ужасном происшествии никогда не всплыла?
Старик подавленно молчал.
— Да, — наконец сказал он. — Да, вы правы. Такой человек, как Алан, не должен запомниться только бесславной кончиной.
Министр с готовностью согласился:
— Его песни и стихи станут восприниматься по-другому. Его наследие будет опорочено.
— Я ничего не скажу его матери. Пусть лучше думает, что он погиб так же, как и жил. Героем.
— Я благодарен вам, мой лорд, — сказал министр. — Сейчас в стране крайне напряженная экономическая ситуация. Тот солдат, которого арестовали, был довольно известным профсоюзным деятелем. Если такого рода скандал станет известен широким кругам общественности, это только усугубит разногласия. Всегда найдутся те, кому хотелось бы думать и о правительстве, и об армии самое дурное. Аристократа убил представитель рабочего класса, более того, коммунист. И сейчас, когда Россия катится в пропасть, нам бы особенно не хотелось, чтобы подобный инцидент стал причиной классового разделения.
— Как вы поступите с этой свиньей? — спросил лорд Аберкромби.
— Его допросят при закрытых дверях и, несомненно, расстреляют, — ответил министр. — Родственникам скажут, что он погиб в бою. Так в армии всегда поступают, если солдата расстреляли за трусость.
— Ну разве что его расстреляют, — ответил Аберкромби, и его морщинистое лицо исказилось от отчаяния и злости.
19
Экстренное совещание
Беседа быстро переросла в спор.
Лорд Аберкромби был не единственным, кого огорчила смерть виконта Аберкромби. А члены кабинета, с которыми пэр из партии тори обсудил этот вопрос, были не единственными власть имущими людьми Британии, интересовавшимися судьбой обвиненного в убийстве солдата.
Жаркие споры были в доме Беатрисы и Сидни Уэббов — почти легендарном социалистическом салоне на набережной рядом с галереей Тейт — делом привычным: здесь уже три с лишним десятка лет сурово осуждали социальную несправедливость. И в тот вечер фабианцы, тред-юниосты и лейбористы снова собрались в уютной гостиной Уэббов, чтобы вместе осудить беззаконие правящего класса.
— Значит, этот Хопкинс был арестован, а затем просто исчез? И его обвинили в убийстве, которого, по утверждениям военных, даже не было? — говорил Рамсей Макдональд, бывший руководитель лейбористской партии и непреклонный противник войны.
— Кажется, именно так оно и было, — ответила Беатриса Уэбб. — В замке, где находились на лечении Аберкромби и Хопкинс, произошло нечто ужасное. Теперь пресса провозглашает Аберкромби павшим в бою героем, а военные обвиняют в убийстве Хопкинса.
— Откуда нам это известно? — поинтересовался Артур Хендерсон, сменивший Макдональда на посту лидера лейбористов. — Меня очень настораживает тенденция некоторых товарищей повсюду видеть заговор. Возможно, военные говорят правду.
— Ха! — хмыкнул Макдональд.
— Хопкинс не был обычным солдатом, — продолжила Беатриса Уэбб. — Он был коммунистом, имел связи в левых кругах. Его товарищ, некто рядовой Маккрун, написал в профсоюз Хопкинса, и его сообщение было переадресовано мне. Я сделала все возможные запросы и выяснила только два факта: Аберкромби мертв, а Хопкинс исчез. Он не числится среди убитых, пропавших без вести или дезертиров, но и в батальоне его нет. Я могу предположить только, что он у военных.
— Ложь и обман! — заявил Макдональд. — Вот что я вам скажу: парня прищучили за то, что он коммунист, за то, что высказывался против войны. Правительство совершает те же ошибки, что и русский царь, и в результате пожнет ту же бурю.
Хендерсон поморщился, потому что фраза Макдональда показалась ему топорной.
— Я призываю к осторожности, — настаивал лидер лейбористов. — Общественность обожала Алана Аберкромби. Подумайте, какой будет нанесен удар по лейбористскому движению, если мы объявим, что он вовсе не пал в бою, а мы поддерживаем коммуниста, который, возможно, действительно его убил.
— Ну разумеется,ты призываешь к осторожности, Артур! — злобно отозвался Макдональд. — Ты ведь не хочешь огорчать своих старых хозяев, верно?
До недавнего момента Хендерсон представлял лейбористов в коалиции кабинета Ллойда Джорджа. Многие считали, что он слишком уж сдружился с теми, с кем следует держать ухо востро.
— Ты и сам не лучше либералов, — продолжил Макдональд. — Я не удивлюсь, если ты к ним совсем переметнешься.
— Да перестань ты, Рамсей, — ответил Хендерсон. — Меня тошнит от твоих дурацких насмешек. Если бы я не призывал кабинет к политике сдержанного влияния, в прошлом году у реки Клайд все было бы намного хуже и…
— Артур, шотландских забастовщиков не нужно защищать,их нужно представлять!
— Я тебе не собрание докеров в Глазго, Рамсей, — ответил Хендерсон, — поэтому, пожалуйста, не говори со мной таким тоном.
Спорщики начали раздраженно тыкать друг в друга пальцами, и чашки с чаем у них на коленях тревожно задребезжали.
— Тихо, тихо, тихо! — вмешался Сидни Уэбб. — Да что это с вами. Мне что, водой вас окатить?
— Еще чаю, Артур? — примирительно предложила Беатриса Уэбб. — Может, еще лепешку, Рамсей? Масла как раз на одну осталось.
Гневно сверкая глазами, шотландец резко схватил лепешку и откусил сразу половину, словно это была не лепешка, а голова его коллеги-социалиста, которую он откусил бы с не меньшим удовольствием.
— Не будем уходить от темы, — сказал Сидни Уэбб. — У нас, социалистов, это в крови: стоит нам встретиться, мы тут же пытаемся решить все проблемы на свете, а с таким подходом можно вообще ничего не добиться.
— У всех проблем в мире корень один, — проворчал Макдональд.
— Рамсей, прошу тебя. Давайте сойдемся на том, что мы все против произвола капитализма.
— Не будем забывать о том, зачем мы здесь собрались, — спокойно, но в то же время предельно твердо сказала Беатриса Уэбб, — а именно: случилось что-то очень странное, и власти нам лгут. Возможно, нам стоит поддержать тайные планы правительства, а возможно, и нет. Однако, прежде чем принять решение, необходимо узнать правду. Мы должны заявить, что, если военные не объяснят своего поведения, мы обнародуем имеющуюся у нас информацию. Если Британия борется за справедливость, то справедливость должна распространяться на всех в равной степени, даже на коммунистов.
И на некоторое время в знаменитой гостиной случилось нечто непривычное. Здесь воцарилось согласие. Злое, раздраженное и неохотное, но все же согласие.
20
Линия жизни
Кингсли пролежал в больничной палате еще неделю, под присмотром все того же санитара-ирландца, воспринимавшего своего пациента как посланный с небес дар, позволяющий ему утолять свою страсть к морфию.
— О, у него по-прежнему ужасные боли, сэр, — объяснял санитар под громкие стоны Кингсли каждый раз, когда врач заглядывал в палату. — Ребра переломаны, боль нестерпимая.
— Морфий, — неизменно говорил врач, — и не забудь все записывать в журнал.
На самом деле Кингсли уже почти полностью поправился, но врач продолжал верить в его обман, и санитар получал свой наркотик. Кингсли лежал наедине со своими мрачными мыслями. Он отлично понимал, что даже с таким плохим лекарем он не сможет притворяться целую вечность.