— Вы не пойдете со мной?
— О да, я тоже там буду, а вот как быть с остатком сегодняшнего дня?
— В смысле?
Шеннон в очередной раз закурил и предложил сигарету Кингсли, которую тот принял с благодарностью.
— Дело вот в чем, — сказал Шеннон. Он глубоко затянулся и выпустил струю дыма. — Я хочу сделать вам предложение, ну, между нами.
— Продолжайте.
— Это касается моего правила. Моего кредо.
— Любая выпивка, любая еда, любая девушка в любое время?
— Именно. Понимаете, я долженоставаться с вами вплоть до завтрашнего утра…
— И?..
— Ну, по-моему, нам нет особого смысла болтаться вместе, вам так не кажется? Я не нравлюсь вам, а мне определенно не нравитесь вы. Более того, я думал, что целую неделю буду болтаться у моря и развлекаться на полную катушку, пока вы не поправитесь. А теперь оказывается, что вы до отвращения здоровы и моя приятная и хорошо оплачиваемая работенка в роли няньки, едва начавшись, уже закончилась. Такая жалость. Так вот, я хочу сказать, может, расстанемся сейчас и договоримся встретиться в Лондоне?
— А вы уверены, что я не сбегу?
— А зачем вам сбегать? У вас нет документов, и начни вы утверждать, что вы — это вы, вас просто отправят обратно в тюрьму. У вас нет ни дома, ни денег, а мы предлагаем вам выгодное сотрудничество. Я считаю, что такой рассудительный парень, как вы, поймет, что лучше остаться с нами, по крайней мере до тех пор, пока вы точно не узнаете, чего мы хотим.
— Вы действительно разрешите мне остаться одному? И это после того, как с таким трудом вытащили меня из тюрьмы?
Шеннон затягивался так яростно, что ему пришлось закурить следующую сигарету.
— А вы подумайте, инспектор. Скоро полдень. Доставить вас к своему начальству я должен через двадцать один час. У меня почти сутки, которые я могу провести целым и невредимым, не под вражескими пулями. Вы хоть представляетесебе, что это значит для человека, который два года провел в окопах?
— Однако…
— Когда я вернусь на фронт и вскоре после этого, несомненно, погибну или буду медленно загибаться в какой-нибудь грязной бельгийской воронке, мне бы очень не хотелось оглядываться назад и думать, что у меня был двадцать один часна родине и я провел их за разговорами с таким куском дерьма, как вы.
— Вместо этого вы хотели бы воспользоваться своим основным правилом.
— До встречи с роскошной малышкой Виолеттой еще три с половиной часа, а затем ей на работу к шести. Если я очень постараюсь и посверкаю тут и там своим Военным крестом, полагаю, успею уложить в койку трех девчонок здесь, во Фолкстоне, а потом напьюсь до бесчувствия в последнем поезде до Лондона и еще подремлю перед рассветом.
— И ради этого вы готовы рискнуть и отпустить меня?
— Я же вам сказал, у ходячих мертвецов вроде меня есть обязанности и поважнее. Обязательства перед самим собой и своей короткой жизнью. К тому же, инспектор, повторюсь: я уверен, что вы придете на встречу, а если нет, я просто скажу, что вы ускользнули от меня. Поверьте, Кингсли, я куда больше, намногобольше забочусь о том, чтобы порадовать себя, чем о вас или о дурацком задании, которое придумал мой шеф.
Кингсли не очень нравился Шеннон, но определенный интерес все же вызывал.
— Вы действительно думаете, что сможете соблазнить трех женщин и успеете попасть сегодня в Лондон?
— Инспектор, идет война, и не просто какая-то там война. Идет Великая война. Большинство молодых мужчин мертвы, а все еще живущие умрут завтра. Можете быть уверены, девушки пересмотрели свои взгляды на жизнь. А если они не пойдут мне навстречу, мне придется просто найти способ их убедить, верно? Поверьте, если я хочу оприходовать девчонку, я обязательноее оприходую.
Несмотря на отвращение к Шеннону, Кингсли поразился его самоуверенности. Он и сам был очень уверен в себе, но этот молодой, развратный капитан достиг в этом совершенно иного уровня.
— Откуда начнете?
— Возможно, с той миленькой пьеретки. Или прогуляюсь по пляжу. Возможно, для эффекта возьму тросточку и притворюсь слегка раненным. Девчонки это любят. Предложу им глоток бренди для уверенности — и привет, кронпринц Вильгельм, раз, два и в дамки!
— Вы не боитесь, что меня узнают?
— Так вы сами все сделаете, чтобы вас не узнали. Я же говорил, даже еслиинспектор Кингсли и вернется к жизни, лучшее, на что он может рассчитывать, это возвращение в тюрьму… Но разумеется, вы понимаете, нас это вряд ли устроит.
Шеннон положил сигарету в пепельницу и заглянул Кингсли прямо в глаза. Конечно, Кингсли все понимал. Он знал, что, инсценировав его гибель, СРС едва ли могла допустить его возвращение к жизни.
Кингсли погладил бороду. Никогда в жизни он не хотел отрастить усы или бороду, даже во времена Эдуарда VII, когда среди полицейских это было модно.
— Я останусь никем. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, что меня ожидает.
— Умница.
Шеннон попросил счет, оставил невероятно щедрые чаевые — за счет налогоплательщиков — и напомнил Виолетте об обещанном свидании. Затем они с Кингсли вышли из гостиницы, и, когда они уже собирались расстаться, Шеннон предупредил его в последний раз:
— Не забудьте, инспектор, ваше внезапное появление среди живых людей все ужасно запутает. Если вы намеренно или случайно себя выдадите, я вас убью, просто-напросто убью.
— Я уже дал вам слово. В угрозах нет необходимости.
— Да, но я считаю, что и вреда от них нет. Короче, не будем больше об этом, ладно? А теперь я выдам вам один фунт на дорогу и ночевку в Лондоне. Вам придется за него расписаться.
Шеннон достал расходный ордер министерства иностранных дел, и листок затрепетал на морском ветру.
— Как мне расписаться? Мое единственное имя принадлежит мертвецу.
— Верно замечено. Знаете, я об этом не подумал, а ведь я тайный агент! Ну я и кретин,верно? Мы собирались придумать вам новое имя завтра. Кто ваш любимый автор?
— Шекспир.
— Слишком броско. Как насчет Марло?
— Подойдет.
Кингсли расписался как Кристофер Марло и взял фунт.
— Вы ведь знаете, что Кристофер Марло был шпионом? — спросил Шеннон на прощанье.
— Он был еще и поэтом, — ответил Кингсли, — а я не шпион и не поэт.
— Я же говорил, в наши дни все до единогопоэты.
27
Свободный день
Проверив расписание поездов до Лондона, Кингсли для начала узнал, как добраться до библиотеки. Было чудесно снова стать хозяином себе и прогуляться по тихим улицам английского порта. Конечно, он по-прежнему переживал о семье, которой сообщили, что он погиб, но все же был рад хоть немного отдохнуть от дьявольской чехарды, в которую в последнее время превратилась его жизнь.
Он нашел библиотеку, старый особняк, памятник викторианской жажды к общественному образованию, и вошел в ее безмолвный зал. Людей было очень много: все сидели в благоговейной тишине, согнувшись над книгами или свежими газетами, прицепленными к длинным деревянным палкам. Кингсли удивился количеству посетителей и решил, что, возможно, среди нынешнего ужаса и безумия люди ищут успокоение в мудрости прошлого. Разумеется, он увидел много черных вуалей и траурных повязок на рукавах. Кингсли был особенно тронут и опечален, когда увидел такие же повязки у детей не старше восьми или девяти лет, которые тоже молча сидели и читали. Одна девочка читала «Веселые приключения Бруинов» — популярный комикс о пансионе для животных, который должен был рассмешить ее или хотя бы вызвать улыбку, но, проходя мимо нее, инспектор увидел, что она плачет. Мать девочки сидела рядом, тоже на детском стуле. К ее изношенному платью была пришита черная креповая лента, а на коленях лежал журнал, но она его не читала; она смотрела перед собой, нежно гладя девочку по голове. Кингсли подумал, носит ли Агнес черное, и что она сказала Джорджу, и сказала ли что-нибудь вообще.