Отлежался кое-как и пошел искать свою крякушу. Долго бегал за ней по осоке, а она опять на бережок да в воду. В прудке и поймал ее за хвост, снова искупавшись по горло.
Потом целый день пролежал на сеновале, ничего не ел, все у меня болело. Вот она, первая-то уточка, как досталась!
Выслушав Луку Семеныча, мы с Васей весело рассмеялись. Потом подводчик подстегнул задремавшую лошадь, спросил:
— Отец-то потом как?
— Отец? Понял он, что я охотник, и из меня этой дури не выбить. Только посмеялся над моей опухшей щекой да сказал, чтобы в другой раз спрашивал, а то я забрал патроны с крупной дробью и прошлогодней зарядки.
Мы въехали в село и остановились у дома с вывеской: «Правление сельхозартели Красное знамя». Я соскочил с облучка и помог попутчику своему выбраться из тарантаса. Потом вытащил его чемодан и спросил:
— Какой тяжелый! Уж не семена ли новые везете, Лука Семеныч?
— Какой там! Пробуду я здесь долго, а через три дня охота… Ночевать придется и на полевых станах и у озер. Поняли? Ружье тут с патронами… — тихо ответил агроном и, подняв чемодан, тяжело направился к крыльцу.
Я шел за этим грузным человеком в шляпе набекрень и улыбался. Мне было приятно, что ничто в жизни не помешало ему остаться охотником.
У крыльца Лука Семеныч поставил чемодан и, обернувшись, крикнул подводчику:
— Вася! Зайди сейчас же в правление.
А мне он тихо, но веско сказал:
— На Петра Селезнева надо составить акт. Пусть парень знает. Его первая-то утка… штрафная!
СОХАТЫЙ
Василий Николаевич Тарелкин встретился мне в Октябрьском районе на охоте за белыми куропатками. В тот пасмурный осенний день мы немало обошли зарослей кустарников да березовых островков. Хорошо постреляли. Вдвоем взяли девять куропаток и пару косачей.
Не дойдя до села Ваганово, присели отдохнуть на берегу небольшого озера.
Перед нами на его середине плавали табунки хохлатой чернети, а левее, на далеком поле, люди скирдовали солому.
— Что это плывет? Во-о-о-н, правее скирды! — вдруг крикнул Тарелкин, хватая меня за руку.
Я пригляделся и увидел на воде продвигавшийся к нашему берегу куст. Потревоженные им утки шумно поднимались и отлетали.
— Сохатый, — воскликнул Тарелкин. Он переложил ружье к себе поближе, ощупал патронташ…
«Уж не стрелять ли собирается?» — подумал я.
Заметив людей, лось, закинув на спину свои большие ветвистые рога, круто повернул в сторону.
— Пронесла нелегкая сила!
— Что вы так его? — удивился я.
— За дело ругаю старого губошлепа… Один его сородич в тридцатом году столько крови у меня испортил, что ввек не забуду. — Василий Николаевич повернулся ко мне, продолжая рассказывать:
— Работал я тогда в Каслинском районе и частенько на козлов охотился. Много их было. Проходил раз по квартальной просеке и неосторожно спугнул троих. Убежали они от меня через болотце, поднялись на горку и зарявкали:
— Гау! Гау!
Погоди, думаю, доберусь до тебя, не уйдешь! Спустился к болотцу, иду кромкой да посматриваю, где лучше через него перебраться. А болотце густо заросло тростником и завалено было горелым лесом. Но вдруг вижу — тропа звериная идет через болото прямо к той горке, куда козлы убежали. Вот, думаю, счастье какое. Пошел я по тропе. Под ногами вода хлюпает, справа и слева тростники да древесные завалы. Глухомань непролазная!
Добрался до середины, а тут островок оказался. Вышел на сухую землю, только хотел присесть да покурить, вдруг из-за большого черемухового куста вижу поднимается передо мной огромный лось! У него, оказывается, тут на островке постоянная лежка была. Нечего греха таить, испугался я… Никогда не приходилось так близко с сохатым сбегаться.
Сдернул ружье с плеча, стою. Неужели, думаю, бросится? Бык старый, а старички-то вообще бывают с характером… Отбежать, запрятаться, дать ему дорогу? А куда побежишь в таком гиблом болоте? Стрелять? Защищаться? Да разве можно на такого зверя ружье поднять? Это же не медведь, а лось… В миг все передумал!
А лось постоял, вздыбил волосы на загривке да и бросился ко мне!
Екнуло мое сердце, как ветром сдунуло с тропы. Прыгнул я в сторону и плюхнулся в болото. Всего в двух метрах от меня проскочил сохатый по тропе!
В болоте я завяз до пояса, весь в черной вонючей жиже, но подтянулся и выбрался на лежавший ствол обгорелой березы. Смотрю, березка-то подо мной опускается в трясину все ниже и ниже. Жутко стало!
Перебросил тогда я на твердую землю ружье с рюкзаком, сапоги и сам махнул. Думал, что не перепрыгну!