– Умный был человек, хотя его знаниям не хватало… систематизации, – подумав, сказал художник. – Я не видел никаких особенных вещей, но кое-что для него нарисовал. Он даже довольно щедро заплатил мне, хотя это был просто небольшой набросок углем по словесному описанию. Какая-то штука вытянутой формы вроде подвески или медальона, причем деревянная – он это подчеркнул.
– Что он сделал с рисунком? – насторожился Гашек.
– Сложил вдвое и сунул за пазуху, – пожал плечами Драгаш. – Кто знает, куда он потом его дел. Не уверен, что это было так уж важно, иначе он не стал бы просить меня. Я ведь не только вам об этом рассказывал.
Итка и Гашек переглянулись, а потом почти в один голос спросили:
– Кому еще?
– Паре юношей из академии, которые спорили со мной об особенностях воспроизведения фантазий заказчика на бумаге или холсте. Это был исключительно профессиональный…
– Как звали этих юношей? – перебила Итка. Драгаш снова пожал плечами.
– Это было до твоего рождения, милая, а многие юноши имеют свойство не задерживаться в стенах академий.
Соседний стол, за которым они сидели до этого, заняли двое в плоских синих шапках с замысловатой вышивкой. Они казались богатыми людьми, и корчмарь засуетился, предугадывая их пожелания. Когда один спросил о чем-то другого, стало очевидно, что это торговцы из Хаггеды – в городах вроде Бронта, куда постоянно приезжали новые люди, их было больше обычного. Плавность их языка, иногда напоминающего шелест осенних листьев, сбивала с толку, не давая понять, где заканчивается одно слово и начинается другое. На мгновение Гашеку показалось, что он услышал знакомое имя. Вдруг в голову пришла неожиданная и до того простая мысль, что он готов был обругать себя последними словами за то, что не подумал об этом сразу.
– Отец с кем-нибудь говорил потом, когда вы сделали рисунок? Например, с конюхом? – спросил он, почти наверняка зная, каким будет ответ. И не ошибся.
– Точно, с к-конюхом, – икнул Драгаш спустя некоторое время – видимо, вспоминал с трудом. – Я решил прогуляться верхом, и он попросил заодно позвать своего слугу. Потом почти сразу ко мне присоединился. Ездили вдоль реки. Красиво там было. А что?
Гашек взглянул на Итку: он узнал, что хотел, можно было уходить – к вечеру в корчме становилось слишком людно. Она колебалась, собиралась сказать что-то еще, но почему-то не решалась. Скорее всего, ее, как и Гашека, беспокоила хаггедская речь за соседним столом.
– Если мы достанем уголек и бумагу, – наконец еле слышно произнесла она, – сможете нарисовать ту вещь еще раз?
Художник кивнул.
– Да, но не здесь. Раз вам кажется, что искали ее, а теперь могут искать вас… Я живу у одной вдовы тут неподалеку, на Кожевенной улице, маленький дом с разбитым окном. Калитка всегда приоткрыта, не перепутаете. Подождите немного и приходите.
Вставая, он крикнул корчмарю, чтобы тот записал эль на его счет. Хозяин пробормотал что-то себе под нос и склонился за длинной стойкой. Итка проводила Драгаша глазами и взяла Гашека за рукав:
– Это нам и нужно.
– Что нужно?
– Учетная книга. Нам нужен листок бумаги. На досках объявлений все вымокло.
Гашек нахмурился.
– Может, лучше попросим того старика с рынка? Он выглядел ученым человеком, наверняка умеет читать – может, и бумага найдется.
– Как ты собираешься его искать? По запаху?
– Ну… – замялся Гашек. – Я не знаю. У корчмаря же будут вопросы.
– А мы не станем просить разрешения.
Гашек многозначительно обвел глазами корчму, в которой почти не оставалось свободных мест. Итка подвинула к нему кружку, сунув под дно неожиданно появившуюся в ладони монету:
– Отвлеки их, а я раздобуду листок.
И кивнула в сторону стола, где какой-то лавочник раскладывал карты к новой партии «осла и батрака». Гашек понял, что она имеет в виду, но не был уверен в этой затее. Однако переубедить Итку было бы еще сложнее. Он допил эль в пару глотков и поднялся со скамьи, стараясь не думать о том, что будет происходить за хозяйской стойкой, чтобы ничего не выдать. Игрок сразу заприметил его и пригласил присоединиться. Видимо, ему был важен не столько выигрыш, сколько сам процесс игры, потому как Гашек явно не походил на того, кто может сделать большую ставку. Это не вселяло надежды на громкую ругань в конце партии, но попытаться стоило.
Лавочник расплылся в широкой улыбке, приветствуя нового оппонента. Получилось не слишком дружелюбно, потому что у него недоставало нескольких передних зубов, а уцелевшие были изжелта-серыми, как будто он питался только источающей едкий сок рвань-травой.
– Здрав будь, парнишка! Не видел тебя тут раньше. Сыграешь?
Гашек неуверенно кивнул и выложил на стол единственную монету. Лавочник, тасуя остаток колоды, усмехнулся:
– Да ну их, эти блямбы. Давай лучше на мои сапоги, – предложил он, повернувшись боком и задрав ногу, чтобы продемонстрировать блестящие, высокие голенища. – И на твои перчатки.
Гашек согласился и тут же вспотел. Обмен был неравноценный, а, значит, он мог играть с шулером. В голову лезли только мысли об Итке – вопреки задаче не выдать ее своим обеспокоенным видом. Он надеялся, что именно сейчас сработает его способность в момент напряженного размышления выглядеть полным дураком.
Несмотря на все опасения, карта шла превосходно: в конце второго хода Гашек оставался в выигрыше, но противник, чье дружелюбное настроение быстро улетучилось, не собирался сдаваться, хотя в глазах собравшихся зрителей у него уже удлинились уши. Корчма по большей части болела за Гашека – то ли из любви к азарту, то ли из жалости. Он даже слышал, как кто-то бьется об заклад. На третьем ходу его победа стала очевидной, и лавочник был торжественно провозглашен ослом.
Проигравшего это категорически не устроило. Гашек совершенно забыл о том, что ему полагались сапоги – настолько устрашающе багровый оттенок приняли щеки лавочника. Стоило огромных усилий не обернуться, чтобы удостовериться, что Итка уже пользуется моментом. Игрок медленно поднялся со скамьи, набрал в грудь воздуха и громогласно заявил:
– Шулер!
На счастье Гашека, «Полторы кобылы» не растерялись.
– Сам ты шулер, на той неделе меня на две монеты обсчитал, сволочь! – крикнул кто-то из ставивших на проигрыш лавочника. Тот перевел полный злости взгляд на посетителя и покраснел еще сильнее.
– Да дерьма птичьего стоят твои монеты! Фальшивки сраные! – парировал игрок и ткнул пальцем в Гашека. – У тебя вон тоже пес знает что за блямба вместо серебра! Который это владыка, а? Не помню я что-то у наших владык таких клювов!
Это было уже серьезно. Гашек встал, предчувствуя, что лавочник может броситься на него с кулаками. В любом случае, после публичного обвинения в нечестной игре и фальшивомонетничестве стоило покинуть корчму как можно скорее. Хозяин растолкал собравшихся в плотное кольцо посетителей и прервал ссору:
– А ну, притихли все! Чтоб я еще раз пустил играть внутри! Брысь отсюда!
Через головы Гашек увидел, как в приоткрывшихся дверях мелькнули рыжие волосы Итки. В суматохе скандала, разгоревшегося между лавочником и обманутым покупателем, который именно теперь, после пары-другой кружек эля, решил отстоять свои права, выскользнуть из корчмы было немного проще. За Гашеком увязался какой-то школяр, но оказалось, что и он вышел просто по нужде. Итка уже выводила лошадей.
– Знаешь, куда идти?
– Ты его достала?
– Конечно. Ты перестарался, но все равно помогло. Так куда идти?
– Давай-ка верхом, – предложил Гашек. Волна шума внутри корчмы приближалась к дверям: кого-то пытались оттуда выдворить. Они быстро вскочили в седла и выехали в холодный, неприятный вечерний дождь.
Однако вскоре тучи ушли на восток, и в напоминание о ненастье остались только глубокие лужи. Город уже надел свою вторую личину: бронтские улицы предлагали удовольствия на любой вкус и почти любой кошелек. За своим добром нужно было следить внимательно, потому что на одного мирного прохожего приходилось по паре-тройке пройдох. Свернув на Кожевенную, Итка и Гашек проехали мимо полноватой женщины, на ходу поправляющей платье с большим вырезом на груди. Ее клиент вывалился из-за угла через десяток шагов и, шумно отрыгнув, поплелся куда-то в ночь.