Дом, указанный Драгашем, действительно сложно было спутать с другими: Кожевенная казалась ухоженной улицей, на которой почти не было ям, а все строения выглядели прилично. Разбитое метко брошенным камнем окно одноэтажного домика с чердаком невыгодно выделялось на фоне аккуратных стекол богатых соседей. Из-за трещин на чужаков с опаской поглядывала беременная трехцветная кошка. Улица притихла к этому часу, но Гашек все равно огляделся по сторонам, прежде чем спешиться и толкнуть незапертую калитку. Во дворике было на удивление чисто и пусто – возможно, одно проистекало из другого. Итка собиралась постучать, но дверь отворилась сама: оттуда выскочила чем-то напуганная кошка, сразу скрывшаяся за оградой. Они услышали приятный женский голос, напевающий старинную колыбельную. Выдохнув, Итка вошла в дом. Гашек пошел за ней следом.
В сенях, укачивая уже спящего младенца, на низенькой скамье сидела немолодая женщина в грязно-сером платье, на котором был вышит какой-то зверь. Это могла быть только вдова, а насчет ребенка предположения вырисовывались разные. Она подняла на вошедших усталые глаза с мрачными синяками и вопросительно кивнула.
– К Драгашу, – неуверенно шепнула Итка. Вдова молча помотала головой и осторожно поправила младенцу пеленку. «Мы не могли ошибиться домом, – пытался сообразить Гашек, – и обогнать его по пути тоже. Он должен быть уже здесь, если только не… что? Что могло его задержать?»
Вдова снова взглянула на них, давая понять, что им лучше уйти. Они так и поступили, но задержались на крыльце, не зная, ждать художника здесь или попытаться найти его в вечернем Бронте. Красавица беспокойно фыркнула и ударила копытом.
– Что-то тут неладно, – произнес Гашек. – В Бронте опасно, Драгаш может не вернуться вообще. Я знаю, куда нам нужно. В Тарду. Отсюда дней пять на север. Далеко, но как-нибудь доберемся.
– Почему туда?
– Он сказал, что из-за того рисунка господин Гельмут вызывал к себе конюха.
– Что не так с конюхом? – не поняла Итка.
– В тот день он уехал в Тарду, а вернулся через некоторое время со своим братом, который переночевал в Кирте и исчез вместе с нашей лучшей лошадью. Думаю, это был гонец.
– О чем ты там можешь «думать»? Сколько тебе было, лет шесть?
– Меньше, но я все помню, – мрачно ответил Гашек. – В день отъезда конюха моя мать заболела. А как только отбыл гонец, она умерла.
Итка опустила глаза и тихо извинилась за грубость. Он махнул рукой – дело прошлое; он и сам иногда забывал, что у него когда-то была мать. Она проявляла полное безразличие к тому, что происходило с Гашеком, за исключением дней, когда господин выплачивал ей пособие. Тогда мать могла нежно подозвать его и даже погладить по голове, как коня, который выиграл забег. И все-таки перед смертью она часами не отпускала его руку, умоляя остаться с ней, называя его своей радостью. Гашек плакал, обнимал ее за плечи и говорил, что она скоро поправится и они купят сахарные завитки, как в день рождения. Когда она перестала дышать, он пытался напоить ее водой из следа от конского копыта. Потом пришел Свида с замотанным тканью лицом, а Гашека увели в замок. Он помнил, что потом в доме неприятно пахло.
– Давай немного подождем, – предложила Итка, отрывая его от болезненных воспоминаний. – Мне кажется, это важно. То, что он нарисовал. Вдруг мы узнаем эту штуку и…
Она замолчала, ойкнув и зажмурившись, и начала сильно чесать ухо, будто туда забралась мошка. Гашек хотел уже предложить взглянуть самому, как вдруг она опустила руку и шепотом спросила:
– Слышишь?
Гашек в недоумении пожал плечами:
– Слышу что?
– Это они, – вздрогнув, ответила Итка. – Те двое из Хаггеды. Не слышишь? Идут сюда…
Он, не понимая, о чем речь, выглянул из-за калитки. Улица просматривалась до конца: никого не было. Гашек собирался переспросить, что именно она имеет в виду, но вовремя взглянул налево, туда, откуда они приехали. Из-за угла показались две высоких фигуры. Даже с такого расстояния он мог поклясться, что у них на головах были плоские шапки. Дорогу им перебежала брюхатая кошка. Гашек схватил Итку за руку:
– Сейчас же в седло и за мной, к северным воротам.
Один из торговцев – если они в самом деле были торговцами – крикнул им что-то на своем змеином языке. Уже сидя верхом и подгоняя Красавицу, Гашек обернулся и удостоверился, что побег из города – самое верное решение: у второго мужчины, который явно не намеревался вести диалог, в руках блеснул металл. Спрятаться в Бронте не получилось бы – людей с оружием, особенно из Хаггеды, здесь уважали больше закона. Оставалось Бронт покинуть. И северные ворота, которые с окончания войны охранялись спустя рукава, были их единственной возможностью. Гашек мысленно попросил Вечерницу взять такой галоп, чтобы Итка не отстала, не потерялась в путанице незнакомых улиц. Красавица будто обрела крылья – в ней он не сомневался. Нужно было продержаться совсем немного: повернуть направо, не потеряв скорость, проскочить главную торговую площадь, чтобы им не успели перерезать путь, и прямо по Старорецкой выехать к воротам.
Он не был уверен, что ему не кажется, но слышал где-то позади стук копыт и тихий, протяжный свист. Это была не Итка – она скакала рядом, корпус к корпусу, даже не подстегивая Вечерницу. Лошадь будто сама знала, куда им нужно. На Старорецкой Гашек понял, что свист ему не почудился: оглянувшись, он увидел преследующего их всадника. От того, как блеснула сбруя его коня в темноте, стало не по себе. До ворот оставалось всего-ничего; в свете пары факелов он издалека заметил, что они не закрыты на засов. Свида как-то сказал, мол, господские ублюдки везучие от рождения. Гашек никогда не чувствовал себя везучим господским ублюдком, но в эту минуту искренне верил, что управляющий был прав.
Выползший из сторожки сонный часовой смог только беспомощно созерцать, как Гашек, уже открыв ворота, пропускает Итку вперед и на ходу запрыгивает в седло. Преследователь нагнал его, но ему не удалось перехватить поводья Красавицы: кобыла рванулась с такой силой, что Гашек едва не упал, и незнакомец почему-то прекратил погоню. Гашек почти не успел разглядеть всадника, но был уверен, что это не один из тех торговцев. Преследователь ничего не кричал им вслед – только продолжал насвистывать грустную мелодию.
Они скакали на север по широкому торговому тракту, пока лошади не захрапели. За ними никто не гнался, но они бежали – много дней, с самой Кирты, от всего, что с ними уже случилось и могло случиться. Гашек чувствовал, как вымокла от дождя и пота его рубашка. Они остановились на обочине дороги. Костер развести было не из чего, ночевали как после побега из дома – под брюхом Красавицы, пережившей все это вместе с ними. Сон не шел. Итка, укутавшись в плащ и шмыгнув носом, сказала:
– Вот бы с Драгашем все было хорошо.
Гашек смог ответить только коротким «угу» – его мысли были заняты не Погорельцем Гроцкой. Итка это понимала и ждала, когда он заговорит сам. В траве жили своей жизнью ночные букашки; земля мирно дремала, похоронив сегодняшний день вместе с закатным солнцем. Все, что случилось вечером, она примет в себя с рассветом, и так будет до конца времен: когда Гашек об этом задумывался, становилось немного легче.
– Я вспомнил про конюха, – наконец сказал он, – потому что услышал имя его брата в разговоре тех торговцев из корчмы. Больно уж оно не хаггедское, выделялось из их наречия. Может, и не про него говорили, но кто их знает, почему они за нами пошли. После Кирты…
– Почему ты решил, что его отправили гонцом? – прервала Итка, зная, что он имеет в виду – после Кирты с носителями хаггедского говора были связаны вполне конкретные опасения.
– Он походил на того, кто мог с этим справиться. Молчаливый, крепкий и очень хорошо ладил с лошадьми. Да и не только с ними. У господина тогда еще были злющие охотничьи собаки, так они при этом мужике опустили уши и на брюхо легли, разве что ноги ему не лизали. Меня они вечно облаивали, даже Свиду терпеть не могли, хотя он их кормил. А этот… Он ночевал через стену от нас с матерью, не побоялся. Наутро уехал на нашей Заветной, и больше я ее не видел. Может, если господин Гельмут искал ту вещь, которую ему нарисовал Драгаш, он послал кому-то рисунок… И ему было важно, кто именно его доставит.