– Фто ему нуфно?
– Он не сказал, – пожал плечами Гашек. – И был еще пьян, когда я ушел.
Немного погодя Итка шумно разгрызла леденец, набрала в рот воды и сплюнула.
– Может твой старик перебирать копытами порезвее? Не хочу ехать по темноте.
– А ты не бойся, – улыбнулся Гашек. – Я с тобой.
Она рассмеялась.
– Это очень любезно с вашей стороны, господин Гашек, но дело в том, что к вечеру дядя Войцех не вспомнит, зачем я ему понадобилась.
Итка, которая прекрасно знала о его происхождении, иногда в шутку звала Гашека господином – но только так, чтобы Войцех не слышал, потому что его это жутко раздражало. У Войцеха многое вызывало такую реакцию, да и поминал он добрым словом разве что покойную сестру, а об остальной своей родне отзывался не слишком тепло. К примеру, имя госпожи Берты он произносил только в связке с выражениями вроде «песья вошь» или «гнилая доска». При всем этом Итка, казалось, вполне искренне и взаимно любила своего дядю: пьяным он бывал очень весел, а трезвым – даже умен. Правда, он делал все, чтобы трезветь как можно реже. «Какая из тебя Ройда, – говорил ей Войцех, когда напивался не настолько, чтобы потерять способность говорить внятно, – Марко был светловолосый, пока с войны не приехал седой. Ты нашей, Ольшанской породы. А от Ройды, вон, в Гашеке и того больше».
Направляющийся домой батрак, издалека заметив верховых, прикоснулся к своей широкополой шляпе в знак приветствия. Он был из деревни Мирной, лежащей у северных границ владения Ольшанских, жители которой в далеком прошлом трудились на эту семью. Теперь же все батраки ушли к другим господам – в основном, к Тильбе, но Берту из Старой Ольхи, а затем ее дочь и внучку знали и помнили. К тому же, Итка в скором времени должна была стать причиной события, знаменательного для всего края и даже, быть может, для всей страны. Незадолго до смерти Берта Ольшанская устроила помолвку своей единственной внучки с Отто из Тильбе, которую так никто и не расторгнул. После Войцеха, явно не стремящегося заводить законных детей, и Марко, которого много лет назад признали умершим, права на два огромных владения переходили к Итке. Ее брак с Отто Тильбе сделал бы их самыми крупными землевладельцами Берстони. Этой свадьбы ждали и боялись одновременно, а ждать оставалось недолго, может быть, пару месяцев: по договору Итка могла выйти замуж, достигнув шестнадцатилетнего возраста.
Когда жара немного спáла, она сняла платок и заново заплела длинную косу: волосы растрепались. Итка действительно была в Ольшанских, особенно в бабку – Гашек думал, что именно так госпожа Берта выглядела в юности. Голубые глаза, большие, как у матери, делали ее взгляд вечно любопытным. Она попросила воды – собственный бурдюк опустошила, а затем и из второго выпила почти все, оставив Гашеку совсем немного. Впрочем, они уже слышали, как шумит впереди Подкиртовка. Ворон замедлил шаг, и Итка, хоть и стремилась попасть домой, придерживала свою кобылу, чтобы Гашек не отставал.
К замку подъехали уже в сумерки. Свида забыл закрыть ворота, хотя обычно он так не делал, но, видимо, почтенный возраст все-таки дал о себе знать. Итка направилась к дяде, Гашек остался в конюшне, расседлать лошадей. Но она почти сразу вернулась и дернула его за рубаху, сделав знак быть тише. Он вопросительно развел руками, на что Итка прошептала:
– Там Свида. Мертвый. Ему перерезали горло.
Гашек хотел что-то ответить, но попросту растерялся. Мертвый Свида? Кому могло прийти в голову убить старика? Итка продолжила:
– Много крови. Есть следы. Нам надо в замок, узнать, что с дядькой.
Он не успел возразить: Итка, схватив крюк для чистки копыт, пригнулась и стала осторожно пробираться к двери, ведущей на лестницу. Гашек пошел за ней. У этой самой двери лежал управляющий. Итка оказалась права: крови было ужасно много. Глаза Свиды были широко распахнуты и глядели в небо, как будто он был чем-то очень удивлен. Они обошли его аккуратно, чтобы не наступить в багровую лужу.
Размытые грязные следы нескольких пар сапог вели наверх, к малому залу Кирты. У входа Итка замерла, прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Гашек сперва не мог разобрать слов: только понимал, что говорят несколько человек, но затем раздался стук, а следом – такой надрывный вопль, что он даже вздрогнул. После этого разговор продолжился на повышенных тонах, и они все слышали даже из-за двери:
– У тебя осталась еще одна рука, Ольшанский, – громко сказал неизвестный, – и две ноги. Потом я возьмусь за уши, потом за глаза и ноздри…
– Не надо! – завопила Лянка: ее голос они узнали сразу. – Вы обещали…
– Убери ее отсюда нахрен, – рявкнул первый. – Я только начал.
– Вы обещали, что никого не тронете! – не унималась она и хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла. Послышалась возня, протяжный стон – видимо, Войцеха – а затем грохот падающего тела.
– Теперь ты, – снова заговорил мужчина, и вдруг в его речи послышался чужеземный говор. – Этот ваш замок большой, как шлюхина дырка, а времени у нас мало, так что ты расскажешь, где Гельмутово добро, и останешься при своих ноздрях.
– Я не… не знаю, – проскулил Войцех. – Я ничего у него не брал. Пьяный был. Бросил камень в кусты и удрал…
У Гашека вспотели ладони. Итка не шевельнулась.
– А в замке? – вдруг произнес другой голос, помоложе. – Где была комната Гельмута?
– Напротив, – с готовностью ответил Войцех. – Тут, напротив. Стол у камина, может, там есть тайник…
– Благодарю, – издевательски усмехнулся первый, – добрый господин.
В последовавшее за этим мгновение Гашек понял: Войцеха только что убили. Второй мужчина, молодой, остался этим недоволен:
– Он мог сказать что-нибудь еще.
– Не мог, – харкнув, возразил убийца. – Искать надо здесь. Если только белобрысый говна нам в уши не налил.
– У Куницы никто не лжет.
– Да в жопу Куницу. Я и без него справился.
– Я вижу.
– Помоги-ка лучше. Проводим господинчика в последний путь.
По ногам повеяло холодом: выбили окно. Из малого зала открывался хороший вид на реку. Гашек понял, что они делают, и почувствовал, как холодеет весь целиком.
– А башку белобрысому я все равно расплющу, – сказал тот, что постарше, когда они выбросили тело Войцеха. – Прям той самой, сука, знаменитой булавой.
Гашек хотел бы, чтобы Итка этого не слышала, но она слышала и понимала – все до последнего слова. Поэтому молча развернулась и кивнула: вниз, по лестнице, пока они не пошли в кабинет. Выбегая во двор, Гашек надеялся, что убийц только двое. Но он ошибся. У конюшни они столкнулись с третьим, на ходу подтягивающим штаны.
Итка со своим крюком выглядела перед ним как лисица рядом с медведем, но она рванулась, метя прямо в живот, и очутилась в крепких руках грабителя. Тот выбил инструмент из дрожащих пальцев, развернул ее к себе спиной и начал душить, не замечая ударов острых локтей. Гашек оказался проворнее, а лопата действеннее крюка.
Пока разбойник валялся на земле, они вывели так и не расседланных лошадей и вылетели из замка, не задумываясь и не оглядываясь. Даже Ворон взял такой галоп, что закладывало уши – или, быть может, Гашеку просто было страшно. Там, у малого зала, он вдруг понял, что все это время жил бок о бок с убийцей отца. И это пугало его едва ли не больше, чем мертвый Свида и ужасные крики Войцеха.
Они не заметили, как оказались возле устья Подкиртовки, впадающей в Зеленое озеро. Здесь пришлось остановиться, потому что у Ворона подогнулись ноги.
– Он отдохнет и двинемся дальше? – спросила Итка, слезая с Красавицы. Кобыла устала, но стойко несла хозяйку – эта ноша была намного легче, чем взрослый мужчина, а лошади, в отличие от старика Ворона, не исполнилось и пяти лет.