В области художественной литературы в это время наблюдается повышенный интерес к исторической тематике. 20-е годы отмечены небывалым обилием исторических пьес, в которых в соответствии со старой традиционной схемой на передний план выдвигалась дворцовая хроника с её интригами и похождениями. Подлинная история страны оставалась вне поля зрения авторов многих художественных произведений.
С иных позиций выступают со своим первым драматургическим опытом, пьесой «Заговор императрицы», А. Н. Толстой и П. Е. Щёголев[86]. Прежде всего, выбор темы был не случайным и продиктован требованиями дня, ибо по-прежнему были сильны надежды белой эмиграции на реставрацию дома Романовых, о чём свидетельствовали многочисленные попытки их реабилитации, создания вокруг Николая II и его жены ореола святости и мученичества. Одновременно это преследовало и другие цели — возбудить ненависть к Советскому государству и его народу. Вот почему возникла очевидная необходимость разоблачения самодержавия, публичного суда над последними русскими самодержцами.
А. Н. Толстой сформулировал свой подход к освещению этой темы следующим образом: «Революцию одним „нутром“ не понять и не охватить. Время начать изучать революцию — художнику стать историком и мыслителем. Задача огромная… на ней много народа сорвётся, быть может, — но другой задачи у нас и быть не может, когда перед глазами, перед лицом — громада революции, застилающая небо»[87].
С подобных же позиций выступал и Щёголев, видевший смысл разработки исторической пьесы в следующем: историческая пьеса, писал он, является исторической потому, что «исторической в полном смысле этого слова стала эпоха, отдалённая от нас несколькими годами, но какими годами!», когда «произошло такое решительное крушение старого режима… что мы уже чувствуем возможность объективного бесстрастного подхода к той действительности». И далее: «Историческая обоснованность — вот что главным образом делает пьесу исторической»[88].
Блестящий знаток архивных материалов по русскому революционному движению, участник Чрезвычайной следственной комиссии и издатель материалов этой комиссии, Щёголев явился для Толстого именно тем человеком, который помог ему ориентироваться в теме. Несмотря на то что у Толстого был уже определённый опыт работы в сфере исторической тематики (пьесы «Дантон» и «Любовь — книга золотая», рассказ «День Петра»), он всё же был недостаточно подготовлен к работе с подлинными историческими источниками. Щёголев, обладавший несомненным художественным чутьём, бесспорно, способствовал росту Толстого как исторического писателя. Исторические документы, на которых строилась пьеса, подобраны были Щёголевым. План произведения, его содержание были составлены совместно. Именно в процессе совместной работы над источниками авторам удалось достичь удивительного единства документальной и художественной правды.
Основу исторического материала, использованного Толстым и Щёголевым, составляла переписка последних Романовых, стенографические отчёты Чрезвычайной следственной комиссии. По словам Щёголева, «опубликованные и неопубликованные материалы дали так много для пьесы, что нам почти не пришлось прибегать к выдумке»[89]. Этот материал рисовал страшную картину всеобщего разложения и моральной деградации, …гнилость, гнусность, весь цинизм и разврат царской шайки с чудовищным Распутиным во главе…[90] Современники оценили пьесу как «революционную хронику», «политическую сатиру», которую «можно только рекомендовать рабочему зрителю»[91]. Бесспорно, широкая популярность пьесы объяснялась не только чёткой идейно-политической направленностью, но и основательной художественной обработкой исторического материала. Этим объясняется и обширная репертуарность пьесы в 1925—1926 годах. Только в Москве и Ленинграде она шла на шести сценах одновременно, причём в Большом Драматическом театре Ленинграда прошла 173 раза[92]. Пьеса была сыграна и в 14 других городах страны. Именно с постановкой этой пьесы связан первый опыт освоения советской драматургии Большим Драматическим театром.
Пьеса была поставлена и за рубежом. Так, в 1927 году на сцене Берлинского театра Эрвина Пискатора она шла под названием «Распутин, Романовы, война и восставший против них народ». На генеральной репетиции пьесы присутствовал А. В. Луначарский, который отметил динамизм и революционность постановки[93]. Показ пьесы за границей имел большое политическое значение, ибо она развенчивала идею реставрации монархии в момент острого противоборства монархической части белой эмиграции со сторонниками Советского государства.
86
В 1924 г. был опубликован лишь фрагмент будущей пьесы (Жизнь искусства, 1925, № 53, с. 11—13). Полностью она была издана впервые на будущий год в Берлине; 1-е изд. в СССР — Л., 1926.
92
По свидетельству артиста Н. Ф. Монахова, исполнителя роли Распутина в ленинградской постановке, пьеса обошла «чуть ли не все сцены Советского Союза». Оценивая спектакль, он писал, что «пьеса была прекрасно оформлена В. А. Щуко и очень талантливо разработана А. Н. Лаврентьевым, при постоянной помощи и консультации со стороны её авторов». С 12 марта 1925 г., со дня премьеры, «и до конца сезона, ничего, кроме „Заговора“, не играли» (