Приведённые нами свидетельства участников движения ярко закрепляют в нашей памяти идеалистический момент в их деятельности. Их жизнь, полная трагизма, совершалась во имя самых отвлечённых истин. Они думали работать для блага людей, а это благо они понимали абстрактно, как наивысшую ценность,— работали для бога. В своей «Предсмертной думе» (1842 год) Раевский припоминает свою жизнь, и у него вырываются сильные и вдохновенные строфы:
Вспоминая в 1848 году о поворотном моменте своей жизни, определившем всё её течение и составившем её трагедию, Раевский писал в послании к своей дочери:
Нельзя яснее выразить то настроение, которое одушевляло Раевского в течение всей жизни, тот идеалистический порыв, необыкновенно сильный, мощный, который охватил его и держал в своей власти от момента вступления в общество до момента катастрофы.
Внешние мотивы присоединения Раевского к тайному обществу — те же, что были у других декабристов, и одинаково излагаются во всех известных нам записках того времени. Вспоминая об обстоятельствах, вызвавших к жизни тайное общество, Раевский на первом месте отмечает, конечно, влияние заграничных походов, из которых он, как и все декабристы, «возвратился на родину уже с другими, новыми понятиями»[177]; заграничная жизнь открывала перед изумлёнными глазами новые, огромные горизонты и всю глубину наших внутренних неустройств: гнёт крепостного права, принижение личности, жестокость нравов, соединённую с невежеством. Наряду с этими первостепенной важности основаниями для возникновения тайного общества Раевский резче, чем все другие мемуаристы, подчёркивает специфические, частные обстоятельства, которые способствовали возбуждению оппозиционного настроения и придали всему движению декабристов особую, милитаристскую окраску. «Армия, избалованная победами и славою, вместо обещанных наград и льгот, подчинилась неслыханному угнетению. Военные поселения, начальники, такие, как Рот, Шварц, Желтухин[178] и десятки других, забивали солдат под палками…, боевых офицеров вытесняли из службы,… новые наборы рекрут и проч. и проч. производили глухой ропот… Власть Аракчеева, ссылка Сперанского[179], неуважение знаменитых генералов и таких сановников, как Мордвинов[180], Трощинский, сильно встревожили, волновали людей, которые ожидали обновления, улучшений, благоденствия, исцеления тяжёлых ран своего отечества…»[181]
Раевский был одним из первых, примкнувших к тайному обществу. Получив назначение в 32-й егерский полк, квартировавший в Бессарабии, Раевский в 1818 году отправился к месту своего служения и по пути заехал в Тульчин. «В Тульчине,— пишет Раевский в записках,— находилась главная квартира 2-й армии, которою командовал граф Беннигсен, а потом кн. Витгенштейн. В главной квартире у меня было много близко знакомых, товарищей по университетскому благородному пансиону. В главной квартире было шумно, боевые офицеры ещё служили… Аракчеев не успел ещё придавить или задушить привычных гуманных и свободных митингов офицерских. Насмешки, толки, желания, надежды… не считались подозрительными и опасными. Беннигсен уже устарел и впадал в ребячество. Его сменил Витгенштейн, начальник кроткий, справедливый и свободомыслящий. Оба они были весьма популярны, и того и другого генералы, офицеры и солдаты любили и почитали»[182]. В Тульчине решилась судьба Раевского. Он был принят в члены Союза благоденствия. Союз был основан в 1818 году и прекратил свою деятельность в 1821 году. Деятельность Раевского была прервана его арестом в феврале 1822 года. Следовательно, в момент катастрофы он был членом Южного тайного общества, начавшего самостоятельное, независимое от Северного, существование в 1822 году. В своих заметках, писанных уже в Сибири в 1844 году, Раевский, указывая на то, что следствие не открыло его принадлежности к декабристам, говорит, что он и не мог принадлежать к ним, потому что то общество, конечным эффектом которого было 14-е декабря, основалось лишь в 1823 году. Эта утверждение, конечно, не соответствует действительности. Нетрудно объяснить, почему не соответствует: оно написано по поводу официальной бумаги, имеет в виду указать несоразмерность понесённого Раевским наказания с материалом улик и является данью таинственности. В интимном письме к сестре Раевский прямо заявляет: «Тайна [ареста и заключения, длившегося годами] оставалась тайною, и только 14 декабря 1825 г. она объяснилась на Сенатской площади»[183]. Сам Раевский хорошо понимал цели и значение своей деятельности и знал, к чему она должна была привести. Для того, чтобы выяснить роль Раевского в тайном обществе, сущность и значение его процесса в истории тайного общества, необходимы предварительные сведения из этой истории. Мы даём их здесь, ограничившись самыми общими и не подлежащими сомнению данными.
176
* Русская старина, 1890, № 5, с. 376—37732.
32 См.: В. Ф. Раевский. Материалы…, т. 2, с. 303.
178
Раевский приводит имена генералов, отличавшихся наиболее жестоким отношением к нижним чинам. Издевательства командира л.-гв. Семёновского полка, полковника Шварца, привели к возмущению полка в 1820 году. Восстание было подавлено, а Шварц по суду был уволен, вскоре опять был возвращён в армию. В 1850 году генерал-лейтенант Шварц, будучи командиром дивизии, вновь был отстранён от службы «за злоупотребление властью, жестокие наказания и истязания солдат». Не меньшим служебным «рвением» отличался и командир 6-го пехотного корпуса генерал-от-инфантерии Л. О. Рот, имевший в армии прозвище «Рвот».
180
H. С. Мордвинов был в числе тех государственных деятелей, которого декабристы предполагали ввести в состав Временного правительства после переворота (см.: