– Предыдущие беременности.
– Верно. А что усугубляет?
– Избыток околоплодных вод? Близнецы?
– Близнецы.
– Моя мать носила близнецов?
– Да, задолго до тебя. Два мальчика. Оба мертворожденные.
Лукас был ошеломлен. Никто не говорил ему, что у него были братья.
– В общем, твой отец не всегда отвечал на тот вопрос одинаково. И, как следствие, потерял двух сыновей.
– Ну и что это меняет, Ирма? – взорвался Лукас. – Все равно сделал бы из них цирковых собачек!
Видеть настолько спокойного человека в гневе – Ирма испугалась за него. Она схватила его руку обеими руками, так что перчатки впились в толстый рукав.
– Послушай меня, Лукас: мы делаем для детей что можем. Желаем им добра, но иногда ошибаемся, в чем их счастье. – Она отпустила его. – Ну все, Лукас Корбьер, иди домой. К племяннице. Если они теперь не позовут тебя в крестные… уж я им скажу пару ласковых, клянусь… – Она сбивала снег с ботинок о порог. – Иди-иди, Лукас. Ступай спать.
10
К концу ноября погода точно с цепи сорвалась. Покончено с поэтичными белыми хлопьями: метель бушевала, как дикий зверь, застилая небо, загоняя простывших людей поближе к печи. Енот-полоскун спрятался в дупле, рябчик – под снегом, бобер – в своей хатке. По дорогам было уже не проехать, так что провинции оказались отрезаны друг от друга прежде, чем кончилось распределение дров и припасов. Города, деревни, поселки превратились в островки в бескрайнем снежном море. Кружившим в небе неистребимым воронам королевство напоминало теперь архипелаг.
Как бы ни жалась Эма к плечу Тибо, ее тайна разделяла их ледяной стеной. Она так остро чувствовала свою дочь и уже любила ее всем сердцем!.. Иногда ее захлестывало инстинктивное желание убежать, скрыться за морями вместе с дочерью и зажить где-то там, далеко-далеко. Но Тибо никогда не согласится на это, а без него она никуда не уедет.
Однажды утром Эма решила, что дочь нужно назвать Мириам. Дочь первого короля Пьера носила имя Ариэль; дочь Тибо будут звать как ее звезду-близнеца. Легенда о созвездии Азале гласила, что Мириам и Ариэль были одной звездой, пока сильный ветер не разделил их. Тогда каждая из них выбрала себе имя, нашла свой собственный свет, но однажды, согласно преданию, они вновь сольются в ночной тьме. Эма не стала упоминать ни разлуку, ни обещанную встречу двух звезд, она просто спросила:
– Тибо, как тебе имя Мириам для дочки?
– Красивое. А Луи для сына?
– Тоже красивое, – проговорила Эма через силу.
Декабрь опустился на остров, как колпак на свечу. От дня осталась лишь горстка бледных часов. Школы закрывались. Старые мельницы возвращались ко сну, а отсыревшие каштаны варили в молоке. Охотиться было невозможно: лошади проваливались по грудь, люди – по локоть. Кое-кто поджидал с рогатиной зверей, надеясь, что голод выгонит их из леса к деревням. Но звери так и не появились.
Зима стерла следы всякой жизни. Снег доходил до крыш коровников и до витражей церкви. Во дворце закрыли залы для приемов и для концертов, закрыли мастерские, гостиную и столовую. Все холостяки спали в курительной комнате, а незамужние женщины – в будуаре. Король с капитаном по-морскому развесили там гамаки, как на «Изабелле». Камины в этих комнатах топились день и ночь, огонь поддерживали по очереди, а снаружи ветер разорял сад, засыпая его обломками веток, и лани в парке дрожали и жались друг к другу.
Жакар почти не выходил из своих покоев. Видели его только на ферме, где он отрабатывал назначенные ему часы, но теперь уже не развозил навоз, а разгребал снежные заносы. Работал он в одной рубашке, струйки пота текли по лицу, брови индевели, но его усердие ни у кого не вызывало доверия. На приглушенные снегом шаги он оборачивался прежде своего пса. Глядишь, еще и вцепится, как он? Все старались его избегать.
Его мать, королева Сидра, также затаилась в северном крыле. Оставалась подле них и верная их служанка, старушка Амандина, но когда Тибо узнал о том, что ее мучает кашель, настоял, чтобы она ночевала в теплой женской спальне. Туда она принесла фарингит. Вскоре кашель, доносящийся из будуара, мог соперничать с храпом из курительной комнаты.
Поначалу Гийом был рад снова спать в гамаке, словно вернулся на «Изабеллу», но воодушевление его быстро сошло на нет. Во-первых, гамак – ничто без качки, без скрипа снастей. Во-вторых, и это главное, он постоянно думал об Элизабет. Чем суровее становилась зима, тем сильнее сгорал он от желания согреть ее. Она была такой хрупкой, такой зябкой, постоянно кашляла, и губы у нее были бледные, а пальцы – красные. Все свободное время он бродил по коридорам, надеясь случайно ее встретить. Но лодыжка давала о себе знать, и удача ему не улыбалась. Гийом часто простаивал у окна курительной комнаты до зари, надеясь, вдруг в библиотеке мелькнет свет. Он ждал терпеливо, долго, но напрасно.