– Сверкало… Что-то вспоминаю.
Он вздрогнул.
– Тебе холодно?
– Немного. Совсем чуть-чуть. – Он поднял воротник несуществующего пальто. – Там на ветке сидел воробей. Прятал голову под крыло. Как будто… совсем один.
Голос Тибо стал невнятнее. Он мутно глядел в одну точку над плечом Блеза.
– Воробей, да, абсолютно верно, сир, – неестественно громко повторил Блез. – А вы помните, где вы были, когда увидели воробья?
– На опушке? На опушке. С Овидом. Верхом.
Тибо с ясностью проживал заново те минуты, когда пробирался через подлесок. Он слышал грузную поступь рабочих лошадей, видел пастухов, сообщивших о гибели овец, их большие деревянные башмаки, тяжелые накидки, шерстяные береты. Что-то его тревожило, но что? Куда они едут? Голые стволы, ободранная кора. Воробей. Он снова вздрогнул. Инстинктивно, как и тогда, он поднес руку к медальону с портретом Эмы.
Но медальона на шее не было. Он стал дергать завязки сорочки.
– Сир?
Шнурок порвался.
– Медальон!
– Какой медальон, сир?
– Вы что, издеваетесь? Я никогда его не снимаю.
Отвечая, Тибо смотрел в потолок. Блез решил пойти ва-банк.
– Медальон пропал, сир. Но вы знаете, где он. Поройтесь в памяти. Сделайте усилие. Где вы оставили медальон?
Тибо стиснул челюсти, сжал кулаки и снова скрючился в кресле. Он вел с собой жестокую борьбу.
– Медальон, сир? Вспомните. Вы где-то его оставили.
Вдруг Тибо вытаращил глаза. Он видел, как медальон качается перед ним. На низкой ветке. Голова его разрывалась от боли. Пальцы касались чего-то, на ощупь как пепел. Огромные деревья сжимали, сдавливали, душили его. Голос звучал в его крови, и кровь была во рту. Он закрыл лицо локтем.
– Нет… – простонал Тибо, съезжая на пол.
Блез кинулся к нему, похлопал по щекам, влепил пощечину. Без толку. Кое-как он перетащил его на кровать.
– Упустил я рыбу… – бранил он себя. Проверил зрачки, измерил пульс. – Он спит, ваше величество.
– Кто же засыпает так вот вдруг?..
– Он больше не мог бороться, госпожа. Он вспомнил что-то, и силы его оставили.
– Блез, он вернется к нам?
– Он уже начал возвращаться. Причем быстро, госпожа, очень быстро, учитывая обстоятельства. К тому же он продержался почти час… Запасемся терпением.
– Как думаете, это продлится долго?
– Трудно сказать, ваше величество. Каждая душа неповторима.
Они молча смотрели на несчастную тень былого короля. Двухнедельная борода, шрам месячной давности, изможденное голодом тело: время бежало для него с невероятной быстротой. Во сне он стонал и сжимал простыни.
Трон в королевстве Краеугольного Камня не пустовал дольше двенадцати дней. Чтобы сохранить корону, у Тибо оставалось восемь.
3
Гранит.
Тянется ветка, все ближе, рука. Рука или ветка? Небо – круг. Зеленый круг. Ветка вернулась к стволу, но это не ствол – женщина. Гранит, пепел и женщина – не женщина: девочка. Она гладит мне лоб. Видит на лбу цветок. Показывает что-то, оно блестит, качается – медальон.
Девочка улыбается, я ее знаю. Я ее знаю?
Да.
Нет.
Еще нет.
Хочу кричать, мне надо кричать.
Кричать.
В стекло стукнула сухая ветка утесника. Тибо проснулся внезапно, сбросив одеяла на пол.
Начиналось его второе утро. За окном было ветрено и серо, но здесь, в комнате, потрескивал огонь, отбрасывая на пурпур стен теплые тени. Эма велела приготовить большую медную ванну поближе к камину, и, когда Тибо согласился в нее сесть, она бережно вымыла его. Она хотела бы точно так же стереть с его души страх, отдернуть завесу, которой он отгородился от мира. Кошмары рассеивались, как клубы пара: он их не помнил. Время от времени Тибо поднимал палец и смотрел, как падает с него капля. Круги, расходящиеся по янтарной глади, поглощали все его внимание. Он молчал.
Весь прошлый день вспышки гнева Тибо перемежались тревожной дремотой и редкими минутами просветления. Лосось метался между поверхностью и дном. Эма как могла отражала набеги просящих аудиенции, а они все прибывали. Народ ждал, когда же король покажется на вершине самой высокой башни. Мировой судья и советницы от Приморья хотели его видеть. Канцлеру требовалась его подпись, герцогу Овсянскому не терпелось его поведать, Элизабет хотелось поддержать, а Блез заверял, что у него «еще не одно потрясение в рукаве». Бенуа хотел видеть злосчастную бороду. Мадлен сообщала, что траурные свечи в комнате, где лежит тело Клемана де Френеля, никак не прогорают и что, видимо, Клеман де Френель – святой. Манфред, не оправившийся от сцены с мантией, составлял обширный список одежды, которую легко надевать. Лисандр приносил вести об Эпинале. Единственным, кто дожидался приглашения, был Гийом Лебель.