Возможно, эту неспособность к размышлению нелишне будет показать на одном конкретном примере, и я возьму его у самого Бентли. «Туземцы побережья вдруг обнаружили горячее желание научиться читать и писать… Мы очень долго пытались разгадать причину этого желания.
Туземцы, доставляя свои товары на побережье для продажи, приносили их на закупочный пункт, где их взвешивали и измеряли; при этом торговый агент делал на бумажке пометки. Потом, на складе, где хранились товары для обмена, туземцы отдавали эту бумажку другому агенту, и этот второй агент им платил… Туземцы сделали вывод, что, умей они писать, им не надо было бы впредь утруждать себя доставкой своих товаров: достаточно было бы нацарапать несколько значков на клочке бумаги (как это делал первый агент) и, предъявив ее на складе, получить все, что им захотелось бы. Отсюда и жажда научиться читать и писать, которая вдруг открылась у жителей Сан-Сальвадора.
Во всем этом не было ни малейшей мысли о краже. Африканец ни о чем не думает до конца, по крайней мере, если он к этому не вынужден; это его слабое место, это его особенность. Они никогда не понимали сходства между их собственной торговлей и торговой факторией на побережье. Они полагали, что белый, которому понадобилась ткань, разворачивает тюк и там находит ее. Откуда появляются эти тюки, почему и каким образом? Об этом они никогда не задумывались. «Как это узнать?» Все говорят, что ткань изготовлена мертвыми на дне моря. Все это настолько безнадежно смешано с оккультными и магическими вещами, что мысли их не идут дальше того, что видит глаз. Если для того, чтобы получить ткань, достаточно протянуть бумажку с написанным на ней текстом, не сказав при этом ни слова, то давайте же научимся писать на бумаге!»[19]
Совсем недавно с таким же наивным представлением встретился на Новой Гвинее Волластон. «Прежде чем выступить в путь, носильщикам показывали нож, топор или какой-нибудь предмет, который они должны будут получить за свой труд, и сразу после прихода на место они бегом возвращались в Паримау со своим клочком бумаги… Несколько менее энергичных жителей деревни, видя, что их друзья получают нож или топор просто взамен отданной дежурному по лагерю в Паримау бумажки, решили, что они тоже смогут без труда получить подобное вознаграждение, и очень удивились, когда предъявленные ими клочки бумаги ничего, кроме грубого отказа, им не дали. Хитрость их, однако, была настолько детской, что сердиться на них по-настоящему было невозможно»[20].
Во всем этом не было и тени хитрости. Бентли, обладавший бóльшим опытом, нежели Волластон, это хорошо понял и хорошо объяснил. Это — одно проявление из тысячи, правда впечатляющее более многих других, мыслительного навыка, заставляющего туземца «останавливаться на первом же понимании чего-либо и не размышлять, если без этого можно обойтись».
Было бы легко привести многочисленные наблюдения такого же характера, сделанные и в других низших обществах Южной Америки, Австралии и т. д. «Следить за ходом мысли меланезийца непросто, — говорит Паркинсон. — В интеллектуальном отношении меланезиец стоит очень низко. Логическая мысль почти во всех случаях для него невозможна. То, чего он непосредственно не улавливает органами чувств, для него колдовство или магическое действие, и размышлять над этим далее — бесполезная работа»[21].
Итак, совокупность мыслительных навыков, исключающая абстрактную мысль и рассуждение в собственном смысле слова, судя по всему, встречается в очень многих низших обществах и представляет собою характерную и главную черту мышления первобытных народов.
Как же так получается, что мышление первобытных людей проявляет такое безразличие, такое, можно сказать, отвращение к рассудочным операциям мысли, к рассуждению, в то время как для нас это естественное и почти постоянное занятие человеческого ума?
Это не есть неспособность или бессилие, поскольку сами наблюдатели, описывающие такую предрасположенность первобытного мышления, специально добавляют, что в низших обществах есть и «умы, столь же способные к наукам, как и наши, европейские». Мы видим, что дети меланезийцев, австралийцев и других народов усваивают так же легко то, чему их учат миссионеры, как и дети французов или англичан. Это также не есть следствие глубокого умственного оцепенения, притупленности и как бы непробудного сна, поскольку те же самые первобытные люди, которым даже самая незначительная отвлеченная мысль дается с непосильным трудом, которые как будто никогда и не пытаются размышлять, в тех случаях, когда их интересует какой-либо предмет и, особенно, если речь идет о достижении горячо желаемой цели, показывают себя проницательными, рассудительными, умелыми, искусными и даже изощренными»[22].
20
A. R. Wollaston. Pygmies and Papuans. p. 164; C. G. Rawling. The land of the New-Guinea pygmies. pp. 166–167.
22
«Вы всегда можете быть уверены в том, что туземец Новой Гвинеи быстро делает заключения из того, что видит, и ничто из того, что его лично интересует, не ускользнет от его глаза… Иногда бываешь весьма удивлен тем, что они знают» (H. Newton. In far New Guinea. p. 202).