— Да что вы, милочка, это же комик, — возразил Гольц.
— Я хорошо его знаю, он играл вчера в фарсе… Кажется, в «Инфанте».
— Тогда, может быть, — шепнул чей-то голос из темноты, — тогда, может быть, вы знаете и то, чем трагедия отличается от фарса?
Клиническая смерть — процесс умирания, переходное состояние между жизнью и биологической смертью.
Он явился утром. На голове его торчала копна рыжих, как солома, волос; посреди лица красовался огромный красный нос шариком; над глазами кустились брови, напоминающие две зубные щетки; красной же краской было густо намазано вокруг рта. Красная кепка в желтую клетку, дурацкие желтые штаны, зеленый сюртучок. Типичный клоун.
Собственно, он не просто явился. Он ураганом ворвался в мой кабинет, где я спокойно готовился просмотреть утреннюю почту и покуривал любимую сигару. Явление его было крайне стремительным и бурным. В другое время я, наверное, был бы шокирован, но сегодня день с самого утра был не такой, как всегда, так что чего-нибудь подобного я ожидал. Если утром ты находишь на столе вместо завтрака записку от жены со словами «Я ушла. Надоело врать. Прости», то почему бы в полдень не заявиться и клоуну.
Ни слова не говоря, он бросился к стоящему у стены столитровому аквариуму и, задрав рукав, запустил в него руку.
— Цып-цып-цып, — поманил он напуганного неона.
Потом поймал за хвост телескопа, меланхолично проплывающего между его пальцев, и бросил его на кресло у окна, в котором дремал мой кот. Рыбка была сожрана немедленно проснувшимся животным прежде, чем я успел удивиться.
Кот благодарно и выжидающе посмотрел в глаза сумасшедшему клоуну, но тот уже метнулся от аквариума к полке с книгами. Зверь, сообразив, что добавки не будет, рухнул обратно в кресло и, облизнувшись, устало смежил очи.
Между тем, безумный паяц схватил с полки фотографию моей жены и со словами «О счастье мое!» жадно припал к ней поцелуем. Поцелуй длился в полной тишине не менее трех минут. Когда же он наконец оторвался от фотографии и бросил ее в угол, я успел заметить, что на лике моей супруги остались жирные красные следы пламенного лобзания. Моя бровь удивленно дернулась вверх, но мне хватило секунды, чтобы вернуть ее на место. Дабы немного отвлечься и прийти в себя, я сделал пару быстрых затяжек, хотя обычно курю медленно и вдумчиво.
Клоун, однако, не прекратил свои выходки. Он схватил одну из книг, — это был Дюма, — извлек из кармана шаровар огромный красный фломастер и, диктуя самому себе, размашисто написал на титульном листе: «До-ро-го-му дру-гу на ве-е-ечну-ю па-а-мять от а-ав-то-ра. Ан-ту-ан».
— Дюма звали Александром, — холодно произнес я.
Но он, не реагируя на мое замечание, бросил книгу в камин, а фломастер вставил себе в ухо.
Далее все происходило с еще большей быстротой и безумием, на фоне моего нарастающего раздражения. Но я держался до последнего.
Когда он одним махом выпил остатки моего кубинского рома, я молчал.
Я молчал, когда он выдернул из моих пальцев недокуренную сигару и небрежно поместил ее в свой огромный размалеванный рот.
Я стерпел даже когда он начал жонглировать двумя антикварными вазами, — шестнадцатого и восемнадцатого веков, — и, разумеется, разбил их.
Но когда он выстрелил из хлопушки в моего моментально утратившего остатки флегмы кота, я не выдержал.
— Потрудитесь объяснить, что здесь происходит, — потребовал я тоном, не допускающим возражений.
Он, кажется, только теперь заметил мое присутствие.
— Happy birthday to you! — пропел он самым омерзительным фальцетом, какой мне только доводилось слышать. — Happy birthday to you!
— Прекратите паясничать! — сказал я. — И извольте ответить по существу: что? здесь? происходит?
Вместо ответа он достал из штанов еще одну хлопушку и пальнул куда-то вверх, над моей головой. На меня пролился дождь разноцветных конфетти, а на стол передо мной шлепнулась сложенная бумажная маска — типичный вкладыш подобного рода вещиц.
Кот не мог перенести повторного салюта — он сначала взмыл вертикально вверх над креслом, а потом рванулся к выходу из этого сумасшедшего дома.
Рыжий безумец, между тем, одним прыжком очутился возле меня и тут же рухнул мне на колени, обнимая за шею. От него пахло моим ромом, моей сигарой, дамской помадой и идиотизмом.
Он быстро выдернул из уха свой дурацкий красный фломастер и несколькими движениями нарисовал что-то над моей верхней губой. В тут же извлеченном им откуда-то зеркальце я увидел у себя под носом развязно-придурковатые кошачьи усы.
— Какой милашка! — бросил этот наглец.
— Потрудитесь слезть с моих колен! — потребовал я.
Но это не возымело никакого действия. Чокнутый арлекин схватил со стола еще не разобранную мной утреннюю почту и стал один за другим вскрывать конверты и просматривать их содержимое, комментируя:
— Так, что тут у нас… Ага, счет из прачечной на тридцать две кроны… Угу… Уважаемый господин Фергюссон, клуб любителей бриджа извещает вас… Фи! Бридж… Та-а-ак, а тут… Счет из ресторана… Здесь… Штраф за просроченную стоянку…
— Да ты тот еще злостный неплательщик! — развязно выпалил он, комкая и бросая всю кипу бумаг в камин.
Одно письмо в голубом конверте осталось незамеченным на столе. Теперь он схватил его, вскрыл и начал читать.
«Милый Арчи!..»
— О! — прокомментировал он тут же. — А вот это уже интересно! Милый Арчи… Хм… И почерк женский… Хм!
«Милый Арчи! Тебя, наверное, удивит, что я решила написать тебе…»
— Послушайте, милейший! — сделал я попытку перебить его, уже начиная выходить из себя.
Но на него это не произвело ни малейшего впечатления, он продолжал читать.
«… но я не могу, слышишь, не могу больше молчать!»
— Да ты проказник! — бросил он мне. — Довел женщину до крайности!..
— Какого черта! — взорвался я. — Какого черта вы уселись ко мне на колени и читаете мои письма?! Какого черта вы испугали моего кота?! Какого дьявола вы вообще здесь делаете?!
Его лицо страдальчески морщилось при каждом моем возгласе.
— Я тебе не нравлюсь? — спросил он жалобным детским голоском.
— Ничуть! — отрезал я. — Что за бред…
Из глаз его, вернее откуда-то из бровей, брызнули струи слез, заливая мое лицо, рубашку, костюм. Он громко заорал, изображая плачущего.
— Прекратите немедленно! — крикнул я вскакивая и стряхивая этого недоделанного клоуна со своих колен. Из нагрудного кармана я достал носовой платок, чтобы утереться. Но он не дал мне сделать этого. Он выхватил платочек из моих пальцев и принялся громко сморкаться в него, бормоча в перерывах между всхлипываниями и вздохами:
— Не нравлюсь… я ему… не нравлюсь… Ох!.. Какой ты жестокий, Арчи!.. Обидеть клоуна может всякий… а вот понять… пожалеть… Ах!..
Я отошел к окну и утер лицо портьерой. Это было мерзко и унизительно, но что оставалось делать.
Ситуация становилась все более и более ненормальной. Я ничего не понимал, я чувствовал, что выгляжу со стороны идиотски — в мокром костюме, с нарисованными над верхней губой кошачьими усами, взволнованный и ничего не понимающий. Все, что происходило в моем кабинете, напоминало то ли бред сумасшедшего, то ли дурной сон. И главное, я не представлял, что мне в этой ситуации делать. Единственное, что пришло мне в голову — это вызвать полицию. Но вызов полиции сейчас был далеко не лучшим вариантом улаживания какого бы то ни было конфликта. Имелись определенные обстоятельства, которые не позволяли мне сейчас прибегать к помощи властей. Тем не менее, можно было по крайней мере попытаться припугнуть его.
— Если через минуту вы не исчезнете из моего дома, я вызову полицию, — сказал я.
— Это вряд ли, Арчи, — ответил он странным, уже низким и грубым, голосом.
Я невольно обернулся и увидел прямо перед лицом черную дыру. Это был ствол пистолета, который он держал в обеих руках, вытянув их ко мне. Черное короткое дуло револьвера смотрело мне прямо в левый глаз. Этот холодный и жесткий взгляд был очень неприятен.