— Это бомбист, Полина, он подложил бомбу в гроб. Она взорвется в могиле!
— Не беспокойтесь, мадам Рамзина, сейчас проверим, — успокоил ее Николай, и прах несчастного графа снова был потревожен: тщательно порывшись, мой бесстрашный кавалер ничего не нашел, кроме хладного трупа.
Конец церемонии был скомкан — гроб опустили в землю возле могилы статского советника Рамзина, мужа Марии Игнатьевны. Теперь тетушкина мечта исполнилась — она будет рядом и с мужем и с другом сердца, хоть и горько об этом говорить.
Лазарь Петрович увез Марию Игнатьевну домой в ее карете, запряженной двумя орловскими рысаками. Она все бормотала: «Бомбист, могила взорвется, Викеша…», а отец, поддерживая ее, послушно поддакивал.
Мы остались одни, и я спросила Николая:
— Что ты нашел в гробу?
— Ничего. Кроме тела и окаменелых на холоде цветов, больше ничего. — Он пожал плечами. — Знаешь, Полина, где-то я его видел.
— Неужели ты его не узнал? — я всплеснула руками. — Это же учитель ботаники из института благородных девиц, я тебе его показывала. Иван Карлович Лямпе, из немцев.
— Не помню, — он улыбнулся. — Я все же не могу понять, зачем он там шарил? И он ли убийца? С виду обыкновенный немчик, тихий, белесый. Может, он просто сумасшедший?
— Он не сумасшедший, Николай, он — убийца, — тихо сказала я.
Мне вдруг стало страшно, и я задрожала от мысли, что преступник сбежал, дневника не нашел, так как я его надежно спрятала, и этот кошмар все еще продолжается.
Кошмар не оставил меня и после. Подъехав к дому, мы с Николаем увидели толпу и густой дым, тянущийся из окон моего дома. Боже, что произошло?!
Не помня себя, я бросилась к дому, толпа расступалась, слышались возгласы: «Хозяйка! Пустите хозяйку!» Кто-то назвал меня погорелицей. Я рвалась в дом, но меня удержали пожарные:
— Постойте, сударыня, нельзя вам пока туда. Не время еще.
В толпе послышалось: «Вот она — мать той барышни. Несчастная! Нет, не мать, сестра. Уж больно молода. Той около осьмнадцати будет…»
Я не верила своим ушам! В доме, когда случился пожар, находилась Настя! Этого не может быть!
— У меня девочка дома осталась, Настя! Пустите!
— Не беспокойтесь, спасли вашу Настю. Дыма наглоталась и все.
— Где она? Я хочу ее видеть!
— В Грушевской больнице. Жива она, не бойтесь, — утешал меня высокий брандмейстер с пышными пшеничными усами.
Сзади меня раздался голос:
— Приветствую вас, Аполлинария Лазаревна!
— Это вы, господин Кроликов? Извините, мне нужно в больницу, к Насте.
— Позвольте вас сопровождать, — его просьба выглядела как приказ, и мне ничего не оставалось делать, как обратиться к Николаю и попросить его присмотреть за домом.
По дороге Кроликов сообщил мне, что Настю нашли на втором этаже, в моей спальне, привязанную к стулу и с кляпом во рту. Он приказал немедленно доставить Настю в больницу и послал за мной, думая, что я нахожусь у отца. Посланные полицейские увидели, что в доме Лазаря Петровича устроен самый настоящий погром. Рассказав мне это, Кроликов спросил, есть ли у меня какие-либо соображения. Я ответила, что нет, и в свою очередь рассказала ему, что произошло на кладбище, и что я уверена: убийца, вор и поджигатель — Иван Карлович Лямпе, учитель ботаники и географии из института, где учится Настя.
В больнице усталый доктор в круглых очках сказал нам, что Настя спит, он дал ей снотворного, так как бедная девочка натерпелась, была во взвинченном состоянии и говорить с ней пока нет никакой возможности. А когда она проснется, то он разрешит на несколько минут ее посетить.
Мы с Кроликовым расстались, он поехал в полицейскую управу, а я вернулась домой, чтобы оценить размеры разорения. Николай вовсю командовал рабочими, которых он тут же нанял в мое отсутствие, двумя поденщицами, вытиравшими полы, и дворником, подметавшим двор, полный углей и обгоревших бумаг. На самом деле ущерб был небольшим — подмоченные бумаги, обгорелые занавеси да закопченые шпалеры. Со всем этим можно было справиться. Поднявшись в спальню, я обвела глазами полную неразбериху, но одного взгляда было достаточно, что лаковой шкатулке на месте не было. Убийца добрался-таки до вожделенных семян пандануса.
Пока я так стояла и размышляла, Николай подошел ко мне и обнял, я уткнулась ему носом в мундир.
— Бедная моя девочка, — сказал он, поглаживая меня по волосам. — Хочет казаться сильной, а сама ждет, чтобы ее пожалели и защитили. И не волнуйся, моя хорошая, все устроится, поймают убийцу, и мы все спокойно заживем. Настя закончит институт, ты сама издашь книгу покойного мужа, а Лазарь Петрович станет вторым Плевако, или первым Рамзиным в судопроизводстве.
— А вы? — спросила я его. — Что будете делать вы?
— Не знаю, — он продолжал обнимать меня. Его усы щекотали мне уши, и я поеживалась. — Вернусь в Москву, а может, останусь здесь. Я еще не решил. Но одно знаю точно: сегодня ночью я останусь здесь.
— Как? — воскликнула я. — А гарнизон?
— Пошлю записку полковнику, сошлюсь на чрезвычайные обстоятельства. Он позволит.
— А меня вы спросили, месье Сомов? — я уже овладела собой и стала немного кокетничать.
— Полина, tu peux me tutoyer.[14] Ты сейчас нуждаешься в защите. Тех, кто подвергается смертельной опасности, обычно не спрашивают, согласны они или нет, — он обнял меня сильнее, а я даже не попыталась высвободиться, несмотря на то, что всегда была такой независимой: отец и Владимир никогда не ограничивали моей свободы, большей частью времени отсутствовали в доме, а тут столкнулась с мужской уверенностью в собственной правоте. — И еще кое-что, моя девочка… Мне Лазарь Петрович рассказал о том, как ты носилась по городу и привлекала к себе внимание убийцы. Да за такие вещи тебе надо задрать юбку и хорошенько отшлепать, чтобы впредь неповадно было глупости совершать. Может, научишься уму-разуму.
Лицо мое вспыхнуло: да как он смеет?! А потом я как-то обмякла, где-то в глубине, под сердцем потеплело, я вывернулась из его объятий и нарочито равнодушно произнесла:
— Помоги мне разобраться тут — все раскидано.
— И не подумаю, — Николай с размаху опустился в кресло, его шпора зацепилась за мою рубашку, валявшуюся на полу — позови прислугу снизу. Она давно уже должна была вернуться с похорон. Где ее носит? А вот ночью я с удовольствием помогу тебе раздеться.
— Ночью ты обещал меня охранять, — вскользь заметила я, отцепляя рубашку с вологодскими кружевами от его шпоры, — а раздеться мне горничная поможет.
— Одно другому не мешает, — усмехнулся Николай, — чем ближе я к тебе буду, тем вернее удастся моя защита. — Он поднялся. — Пока внизу толпится народ, тебе ничего не угрожает. Я съезжу за оружием и немедленно вернусь. Ничего не бойся, и крепче затвори окна.
Штабс-капитан поцеловал меня и вышел, а я спустилась вниз, увидела, что Дарья вернулась, и приказала ей прибраться в моей комнате.
Пока я руководила мастеровыми, стемнело, и я с нетерпением поглядывала на входные двери, ожидая прихода Николая, которого все не было. Мнимый дворник не покидал своего поста у ворот, а у Дормидонтова на окне висел рушник.
В восьмом часу в дверь постучали. Я тихонько подошла к двери, но открывать не стала. Вдруг за дверью раздались крики: «Пустите! За что вы меня! Я к барыне пришел! Меня барыня послала!» Ничего не оставалось делать, как открыть дверь. Прямо на пороге стоял дворник и держал за шиворот испуганного мужика, а через дорогу, нам наперерез, бежал от дома Дормидонтовых второй соглядатай.
Жертва угрюмого дворника взмолилась:
— Барыня, скажите ему, чтобы отпустил. Меня моя барыня, Мария Игнатьевна, к вам послала, велела передать непременно, чтобы вы пришли. Кончается она. Вас зовет.
— А ты кто? Что-то я тебя не припомню, — сказала я, вглядываясь в темноту двора.
— Да Прошка я, Прошка, неужто не узнали? И карету за вами прислали, скорее просят.
Действительно, это был Прохор, человек тетушки, я вспомнила. Мария Игнатьевна посылала его к нам с письмами. Только сейчас в руках переодетых полицейских он был растрепан, а лицо искажено.