– Чух, чух, чух, чух! – пыхтел Том Фарлайф. – А теперь паровозик подходит к тоннелю. Открываем тоннель! – Ребенок открыл рот, Том отправил в него ложку пюре. – Отлично. Чух, чух, чух, чух. – За первой ложкой последовала вторая. Миска уже практически опустела.
– Социальная защита! – процитировал Флетч. – Тротуары города! Дорога без жалости! Ограбленные старушки!
– Ага! – Ребенок доел пюре, и Том вытер ему рот заскорузлой тряпкой. – Вы знакомы с моими стихами.
– Вы называете их поэзией насилия?
– Именно так! – Том вытащил ребенка из высокого стульчика и осторожно опустил на пол.
Подошел к самому младшему из детей, лежащему в пластмассовой колыбельке у самой плиты. Принес его вместе с колыбелькой, поставил ее на стол.
– Ваши стихи не такие, как у всех.
– Да, не такие. – Том пытался открутить крышку бутылочки с молочной смесью. – Почему бы вам не назвать их прекрасными?
Он передал бутылочку Флетчу, тот справился с крышкой и вернул бутылочку Тому.
– Подходит ли к ним эпитет «прекрасные»? – спросил Флетч.
– Почему нет? – Том закрепил на бутылочке соску. – Чух, чух, чух. – Младенец открыл рот. Том вставил в него соску. – В насилии есть красота. Она привлекает людей.
Держа бутылочку у рта младенца, Том посмотрел на пол, где возились и дрались уже четверо его детей. У одного из царапины на руке текла кровь. Второй заработал свежий «фонарь» под левым глазом.
– Потому-то у меня так много детей, – продолжил Том Фарлайф. – Посмотрите на их ярость. Разве она не удивительна? Ничем не сдерживаемое насилие. Я жду не дождусь того времени, когда они станут подростками.
– Возможно, ваши мечты осуществятся. И сколько из них, по-вашему, выживет?
– Вас тоже влечет насилие.
– Не то чтобы очень.
– Вы смотрите футбол <Речь идет об американском футболе, жесткой, даже жестокой атлетической игре, изобилующей столкновениями.>?
– Да.
– Разве футболисты не насильники? – Ни у одного мужчины Флетч не видел таких мягких, пухлых рук. – Человека окружает насилие. Вот этот инструмент человеческого общения, – Фарлайф указал на телевизор, – каждый день обрушивает на нас больше насилия, чем большинство людей видит за всю жизнь. Не на экране, а наяву. Почему нас так тянет к насилию?
– Насилие завораживает, – ответил Флетч. – Людям хочется смотреть на насилие, обрушивающееся на других. Наверное, потому, что они представляют себя в роли насильников.
– Красота. Завораживающая красота насилия. Абсолютная ирония. Почему ни один поэт до меня не узрел этого?
– »Узкие, перетянутые поясом бедра, располосованные автоматным огнем. Каждая пуля, рвущая кожу, выворачивающая плоть, отбрасывает тело, отрывает его от ног. И вот идеальный воин кланяется своей смерти, поворачивается и падает», – процитировал Флетч.
– Прекрасно.
– Я это все видел.
– И это прекрасно. Признайтесь, – Том Фарлайф наклонил бутылочку. – «Он убит, но погиб не зазря. Его смерть – его жизнь. И он идеал и в этом».
– Какой курс читаете вы в университете?
– Творчество Джефри Чосера <Чосер, Джефри (1340?-1400) – английский поэт, родоначальник реалистической традиции в английской литературе.>. Еще сравнительный анализ произведений Джона Драйдена <Драйден, Джон (1631-1700) – английский писатель, один из основоположников английского классицизма.> и Эдмунда Спенсера <Спенсер, Эдмунд (ок.1552-1599) – английский поэт.>. А также английский для первокурсников.
– Вы знакомите их с «Кентерберийскими рассказами»?
– Да, – Том поднял бутылочку, в которой осталось несколько капель, снял соску, допил их сам.
Младенец заплакал.
Том отнес бутылочку к раковине и вымыл ее.
– Вы проявили насилие по отношению к вашему тестю?
– Да, – кивнул Том. – Я женился на его дочери. Он нам этого не простил.
– Он ни разу не приезжал, чтобы посмотреть на внуков?
– Нет. Я сомневаюсь, что он знал, сколько у нас детей и как их зовут. Жаль. Он бы оценил их по достоинству.
Флетч наблюдал, как один из отпрысков Фарлайфа бросил морковку в голову другого.
– Думаю, что да.
– В Дональде Хайбеке не было ни грана честности.
– Вы живете в нищете, а ваш тесть – мультимиллионер.
– Убил ли я своего тестя? – Низкорослый, пухленький мужчина повернулся к раковине спиной и вытер руки листом газеты. – В этом не было бы иронии.
– Вы уверены?
– Безусловно. Невинность жертв обращает в поэзию происходящее с ними. А я – поэт.
– Вы знали, что он собрался пожертвовать все свое состояние музею?
– Нет.
– Если он умер без завещания, а такое, как я понимаю, среди адвокатов скорее правило, чем исключение, ваша жена унаследует столько денег, что вы сможете полностью переключиться на поэзию. Разумеется, при условии, что он не распорядился своим состоянием иначе. Так вы говорите, поэты – люди непрактичные?
– Не все, – Том Фарлайф улыбнулся. – Нельзя брать в расчет тех, кто печатается в «Атлантик» <Престижный литературный журнал.> и получает Пулитцеровские премии <Пулитцеровскан премия – премии в разных жанрам журналистики, и том числе и в поэзии, присуждаемые с 1918 г. Учреждены Джозефом Пулитцером, издателем и первым редактором газеты «Пост-Диспетч» в г. Сент-Луисе.>. Они достаточно практичны, чтобы убить человека. Но уж, конечно, вы не обвиняете самого непопулярного поэта страны в практицизме?
На кухню вернулась Нэнси Фарлайф. В балетных тапочках, длинной черной юбке и блузке, когда-то белой, но посеревшей от многочисленных стирок. Она даже попыталась причесаться.
– Можем ехать? – спросила Нэнси.
Флетч встал, не зная, куда теперь занесет его судьба.
– Мортон Рикмерз, редактор отдела книг «Ньюс трибюн», хотел бы взять у вас интервью, мистер Фарлайф. Вы не против?
– Видишь, – Том Фарлайф улыбнулся жене, – я уже пожинаю плоды сенсационного убийства твоего отца. – Он повернулся к Флетчу. – Разумеется, нет. Готов принять его в любое время. Я сделаю все, чтобы способствовать росту своей непопулярности.
ГЛАВА 25
– Можно оставлять его с детьми? – Флетч застегнул ремень безопасности.
– А почему вы спрашиваете? – Нэнси последовала его примеру.
– Ваш муж находит красоту в насилии. Дети бьют друг друга у него на глазах.
– Детям с ним лучше, чем со мной. У него больше терпения.
– Вернее, выдержки. – Флетч повернул ключ зажигания. – Куда едем?
– Монастырь святого Томаса, в Томасито.
– Томасито? – Флетч уставился на Нэнси. – Да туда же сто километров!
– Не меньше.
– Я думал вас подвезти до центра.
– Мой брат в монастыре, – Нэнси смотрела прямо перед собой. – Монастырь закрытый. Едва ли он узнает, что отец мертв. Я должна с ним переговорить. Иначе мне туда не попасть.
– Ваш брат монах?
– Монах, монах. Полагаю, Том мог бы сложить об этом замечательную поэму. Монах, монах./ Зарыться в нору, / Лишь бы отрезать/ Себя от отца. Не слишком складно?
– Не слишком.
– Полагаю, поэзию лучше оставить мужу. Я же буду рожать маленьких чудовищ.
Флетч включил первую передачу, отпустил сцепление, машина тронулась с места.
– Извините за шум. Глушитель прохудился.
– Мне без разницы.
– Вы католичка?
– Я? Разумеется, нет. Уход Боба в монастырь – его личная инициатива. Не имеющая ничего общего с семьей, я хочу сказать, с нашим воспитанием. Подозреваю, он пытается искупить грехи своего отца. Хотя они и не переходят к сыну. Он подобрал себе занятие по душе.
Флетч выехал на автостраду и прибавил скорость.
– Человек, беседовавший с вашим отцом на прошлой неделе, сказал мне, что он собирается уйти в монастырь.