– Понятно. А с кем-нибудь из родственников она общалась?
– Нет у нее родственников, кроме меня. Мои родители умерли, когда Радмиле было четыре года. Один за другим: сначала мама, через три месяца – отец. Братьев и сестер у меня нет. У мамы был брат, но погиб еще в войну, от голода. А отец был единственным ребенком, его отца и моего деда репрессировали, когда папе и года не испонилось. От бабушки вся родня отвернулась, поддерживать отношения с женой "врага народа" считалось опасным. Так что если у меня и есть где-то троюродные родственники, то мне о них ничего не известно. Радмиле – тем более.
– А ее родные со стороны отца?
Марина Захаровна резанула по мне острым взглядом.
– Они даже не подозревают о ее рождении. Неужели Радмила тебе не рассказывала? Мы с Георгием вместе учились. Полюбили друг друга, подали заявление в загс. И тут его внезапно отчисляют из университета и велят в сорок восемь часов покинуть страну. Он пытался выяснить, что ему инкриминируют, но с ним просто не стали разговаривать. Подозреваю, что дело в каких-то службистских играх, ведь СССР с Югославией не очень ладили. Короче говоря, Георгия выслали, а я только после его отъезда поняла, что у нас будет ребенок. Хотела разыскать его через посольство, но папа с мамой запретили. Боялись, что меня тоже отчислят с последнего курса. В восемьдесят девятом я все-таки сходила в посольство, они послали запрос. А через месяц сообщили мне, что Георгий погиб. Разыскивать его родственников я не стала: у меня тогда уже мама болела, не до того было.
– А потом?
– А потом решила, что ни к чему это, – отрезала Марина Захаровна и, словно предупреждая мой следующий вопрос, напустилась на меня: – Не понимаю, зачем тебе понадобились наши родственники! На Радмилу даже не покушались, так что о наследстве речь не идет. Зачем бы родственникам убивать ее мужа и подстраивать, чтобы Раду за это посадили?
Я пожала плечами.
– Ненависть между родственниками – обычное, в общем-то, дело. Поссорившись с неродным человеком, можно разойтись в разные стороны, а от родственника, тем более близкого, никуда не денешься.
Мадам Зимина недобро усмехнулась.
– Так. Ясно. Тебе, случайно, мое алиби не требуется?
– А оно у вас есть?
– Смотря на какое время.
– На вчерашний вечер, промежуток от двадцати двух до двадцати трех.
– Тогда нет. Вчера вечером у меня была ученица, но она ушла в начале десятого. До Митино добираться час с небольшим, так что я вполне могла уложиться.
– А что вы делали после ученицы?
– Поела. Вымыла посуду. Посмотрела "Новости культуры" и фильм про Гендельштейна. Потом легла спать.
– И к вам никто не заходил? Не звонил?
– Нет… Ах, да! Я вышла вынести мусор и встретила на лестнице соседку с эрделем.
– В котором часу?
– Непосредственно перед "Новостями". Они в десять начинаются. – Марина Захаровна встала и подошла к окну. – Соседка как раз собаку выгуливает, можешь у нее спросить.
Мы вежливо распрощались, и я вышла во двор. Эрдель заметил меня метров с двадцати и устремился навстречу.
– Стой, Шанель! Ко мне, окаянная! Не бойтесь, она не кусается!
Я не стала сообщать смущенной хозяйке, что еще не встречала кусачих эрделей и сильно сомневаюсь, что такие бывают. Смущение – отличный стимулятор откровенности. Бедная женщина даже не поинтересовалась, почему я спрашиваю ее о времени встречи с соседкой.
– Конечно, помню. У нас строгий режим, мы всегда в десять гуляем, и утром, и вечером.
Итак, Марину Захаровну можно было вычеркнуть. Равно как и прочих родственников. Даже если троюродные кузены и прознали каким-то образом о Радкином существовании, я не могла вообразить причину, заставившую их зверски убить ее мужа и перевести стрелки на Радку.
Значит, придется уточнять и дополнять список ее знакомых. Выяснить, кто та блеклая девица из Полиграфа, съездить на Кузнецкий в Школу изящных искусств, расспросить нынешних соучеников Радмилы. Но с визитом в Школу придется подождать до понедельника, а пока на повестке дня визит к Луньковой. Должно быть, она сладко отсыпается после бурной ночи, ну так я подпорчу ей это удовольствие.
И я злорадно ускорила шаг, прикидывая на ходу, годится ли Лушка на роль моего убийцы. С одной стороны, эпитеты "безжалостная", "холодная" и "расчетливая" на нее вроде бы не налезали. Помимо навязчивости и невероятной цепкости Лунькову отличали болтливость, вредность и недалекость, а эти качества не очень сочетаются с холодным расчетом. С другой стороны, как верно подметила Марина Захаровна, Ольга была завистлива. И в первую очередь она завидовала именно Радке, на яркую красоту которой молодые люди слетались, как мотыльки на огонь.