— Ладно, стою на четвереньках, лижу ваши ботинки и лаю по-собачьи, — подплыла к нему Полонская в бассейне. — Чем ещё удивите?
Все сотрудники фирмы в обязательном порядке должны были оздоравливаться. На выбор предоставлялся теннис, тренажёрный зал и бассейн. Александр ходил только плавать — это было единственное, что он мог вынести. Директриса, будучи прогрессивным руководителем, оздоравливалась вместе с сотрудниками.
— А потом, — ответил он, — я бы расстегнул ширинку…
— Так я и знала! — поморщилась она.
— Достал бы член…
— Конечно, конечно!
— И пустил бы вам в лицо струю мочи…
Тамара Леонидовна поперхнулась водой.
— О, господи! — воскликнула она, откашлявшись.
— Она била бы в глаза, в нос, в рот…
— Вы несчастный больной человек.
— Текла бы по лицу, по шее, по груди…
— Не желаю с вами общаться!
Она поплыла к противоположному бортику. Александр выбрался из воды и направился в душ.
Через неделю после последнего разговора на его столе зазвонил телефон.
— Да, — взял он трубку.
— Александр Юрьевич? — раздался женский голос.
— Да, это я.
— Это Полонская. Вы свободны сейчас?
— Свободен.
— Зайдите ко мне, пожалуйста.
Он поднялся, надел пиджак и неторопливо зашагал к директорскому кабинету.
Тамара Леонидовна была одна.
— Закройте дверь, — сказала она.
Александр закрыл за собой дверь. Полонская встала из-за стола.
— Значит, вы хотели видеть меня обнажённой?
Он молчал.
— Ну что же, я предоставлю вам эту возможность.
Она стала раздеваться. Сняла пиджак, юбку. Галстук и белую блузку. Старомодных подвязок на ней не было. Да и чулок тоже. Оставшись в трусах, она секунду помедлила, но затем решительно сняла и их.
— Что дальше? — метнула она в него взгляд. — Ах, да, на четвереньки и ползать!
Тамара Леонидовна встала на четвереньки и поползла к стене. Уткнувшись в торшер, развернулась и поползла в обратную сторону. Обвислые груди болтались и бились о бока. Раздвигалась промежность. Она была выбритой и ухоженной.
— Отдавайте команды! — крикнула она. — Что же вы молчите? Что там по сценарию?
Александр молчал.
— Правильно, собачий лай!
Полонская остановилась, подняла голову и завыла. Голос был дрожащим, надтреснутым и совсем не походил на собачьи завывания.
— И ботинки! — бормотнула она. — Лизать ботинки!
Она подползла к нему, ткнулась лицом в его обувь и стала языком проводить полосы по ботинкам. Александр смотрел на неё сверху и не шевелился.
— Ну теперь и вы поучаствуйте! — подняла она глаза. Взгляд был жалким, надрывным. — Следующий пункт без вас не осуществить.
Александр развёл полы пиджака в стороны. Расстегнул молнию на брюках. Достал член. Полонская вздрогнула и закрыла глаза. Струйка мочи ударила ей в лицо. Текла по подбородку, по шее. Тамара Леонидовна тихо тряслась. Александр понял, что она плачет.
Когда он вылил на неё всё, она не позволила ему спрятать член. Всхлипывающая, прижималась к нему щеками. Целовала. Член был вялый — Александр не испытывал никакого возбуждения.
— Я любила всего одного, — бормотала плачущая женщина. — Мне так казалось, что любила. На самом дела всё вздор — никто никого не любит! И он меня не любил. И я его. Только злоба, только ненависть — ты понимаешь, они приходят однажды, а наверное ты находишь их сама — находишь и вязнешь. Они обволакивают, затягивают… Мужчина? Вздор! Какой мужчина, какая любовь, какая нежность?! Ненависть! Злоба и ненависть!
Последние слова она выкрикнула. Тут же заплакала с новой силой.
— Знаешь, как я боюсь смерти! — глаза её были всё так же закрыты. — Мне шестой десяток, я знаю, что смерть близко. Вот придёт этот день — а он обязательно придёт — и меня не станет. Ты представляешь — не станет! Никогда не будет меня. Никогда! Вот сотни лет идут, тысячи идут, миллионы — а всё, а ты распалась, ты исчезла. Нет тебя!
Александр погладил её по волосам. В них блестели капельки мочи. Волосы были жёсткие.
— Ты идёшь по тёмному коридору, стены близко и почему-то мягкие. Если опереться, то рука проваливается, а ты следом. И почему-то сразу понятно, что ждёт тебя там. Мне всегда было понятно, с самых первых мгновений. Тебе нет? А? Скажи что-нибудь. Всё равно что, что-нибудь. Ну почему ты молчишь?
Она ударила его кулаком в живот. Александр отступил назад, спрятал в брюки член и застегнул молнию.
Тамара Леонидовна сидела на полу.
— Надеюсь, вы понимаете, — сказала она, поднимаясь, — что после этого вы должны уволиться?
Она стала одеваться.
— Понимаю, — ответил Александр.
Он достал из внутреннего кармана сложенное вдвое заявление. Тут же дописал дату.
— Пожалуйста, — положил директрисе на стол.
Она, почти одетая, кивнула.
— Можете быть свободны.
Он направился к дверям.
— Александр Юрьевич! — окликнула она его.
Он обернулся. Полонская смотрела на него.
— Вы самое мерзкое человеческое существо, которое я встречала в своей жизни!
Она была сморщенной и жалкой.
— Спасибо, — ответил Александр и вышел.
НЕТ ВАМ ПРОЩЕНИЯ, КЛОУНЫ!
(Мюзикл)
Не было у Петьки ни папки, ни мамки. Ни сестры, ни брата не было, а была лишь тётка, да и та какая-то чиканутая.
Марширует она, бывало, по квартире в солдатской шинели и поёт:
— А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер!..
И Петьке подмигивает. А тот сидит на табуретке, телевизор смотрит и ёжится от испуга. Как бы не придушила во сне, думает.
Тётка подскочит к нему, схватит за бока и тащит танцевать.
— А я иду к тебе навстречу, — голосит она, — а я несу тебе цветы…
Обнимутся они, танцуют, тётка улыбается и в лицо горячо дышит.
— Слова любви вы говорили мне, — брызжет она слюной, — искренне, пламенно…
Повела она его как-то раз в цирк. Захудалый был цирк, бродячий, шапито назывался. Ну да для города, в котором тётка с Петькой жили, это о-го-го какое мероприятие! Отдушина просто-таки в серых буднях.
Пришли, сели. Билеты в первом ряду им достались, классман. Парад Алле пошёл. Бродят циркачи по кругу, все пьянющие — в уматинушку! Еле ноги волочат.
Началось представление — никто толком выступить не может. Жонглёр кегли уронил, воздушные гимнасты — женщину. Дрессировщиков и выпускать не стали — ну их в жопу, ещё не углядят за тиграми. Один клоун в кондиции — весёлый, забавный.
— Клоун Клёпа! — объявили его.
Вышел Клёпа — прикольный такой, прогрессивный. В солдатских ботинках, кильте и с папиросой «Беломорканал». Дети аж уписались от восторга. И Петька с тёткой тоже — видано ли, живой клоун в двух метрах от них.
— Я московский озорной гуляка, — поёт Клёпа. — По всему Тверскому околотку в переулках каждая собака знает мою лёгкую походку.
Все хлопают ему, смеются — пролетарии, хули, думают, это шутки начались.
— Ну чё, ребзя! — заорал Клёпа. — Сыграем в игру, а?
— Сыгра-а-а-ем!!! — завизжали дети.
— Давайте-ка так договоримся, шмакодявки! — пыхтит Клёпа папиросой. — Я говорю предложение, а вы хором повторяете: «И я тоже!» Годится такой расклад?
— Годи-и-и-ится!!! — беснуются дети.
— Короче так, — начал свою игру Клёпа. — Сегодня утром я еле очухался с большого бодуна.
— И я тоже!!! — вопят дети.
— Просто тёлку вчера снял, у-у-у, горячая штукенция попалась, всю ночь на ней кувыркался, семь раз кончил.
— И я тоже!!! — орут дети.
— Встал, поссал — писька еле шевелится — закинулся пивом, на свежий воздух вышел.
— И я тоже!!! — надрываются детские глотки.
— Иду по городу, вижу чувачок стоит — раскрашенный, в женском платье, а видно, что мужик — ну, я думаю, дай-ка срублю с него бабок и подрулил к нему.
— И я тоже!!! — от звука детских голосов, кажется, вот-вот порвётся брезентовая крыша.