— Иди на «Астру»! — ору я что есть мочи.
Раз-два-три, раз-два-три. Влево-вправо, вправо-влево. Амплитуда широка и свободна. Можно подниматься до предела и даже чуть выше. Там, за линией, совершенно новые познания.
— Иди на «Астру»! — я хочу, чтобы мой крик заполнил её всю. Я чувствую, что у меня получается это.
Слюна. Мешает слюна. Бурление, во вращении радость и освобождение. Потоки уносятся и хочется вслед. Одно мгновение, один крохотный миг. Влага, наполнение и взмах.
— Иди на «Астру», сука!!! — я выплёвываю скопившуюся во рту слюну Нийе на лицо. Она зажмуривается и замирает.
Мы стоим одни и почему-то вокруг всё белое. Я понимаю, что единственное, что вижу вокруг — это молочно- белая пустота.
— Ты прав, — говорит тихо Нийя. — Надо улетать. Эта планета не для меня.
Раздаётся шум, он нарастает, он врезается в тело, он наполняет его своими фибрами. Большой и блестящий космический корабль возникает из молочной жижи, опускаясь с невидимых небес на невидимую поверхность. Я замечаю надпись на его борту: ASTRA. Шум невыносим, от него готовы лопнуть барабанные перепонки. Я затыкаю уши.
Вдруг всё обрывается. Почти всё. Шум затихает и лишь с лёгким звуком, похожим на выдох, открывается люк корабля. В проёме появляются люди в серебристых костюмах, они приветливы и улыбчивы, они радостно машут руками.
— Нийя! — кричат они. — Забирайся! Скорее, скорее!
Нийя одаривает меня прощальным взглядом. Я понимаю всё правильно — он такой отстранённый, уносящийся. Прощальный.
— Я хотела предложить тебе полететь со мной, на мою счастливую планету, но сейчас понимаю, что ты не заслуживаешь этого. Ты такая же биомасса, как остальные. Впрочем… — готовая уйти, она останавливается. — Ты нравился мне немного, Туранчокс.
Она подбегает к кораблю, и люди в серебристых костюмах помогают ей забраться внутрь. Гул рождается заново, нарастает, корабль срывается с места и уносится в глубины молочной пустоты. Я остаюсь один, хочется закрыть глаза, хочется забыться. Я чувствую облегчение.
Лену больше никто и никогда не видел. Никто даже не вспоминал о ней, словно её не было вовсе.
Очередная бессонная ночь, их слишком много в последнее время. Я лежу на спине и разглядываю тёмную поверхность потолка. Рядом сопит жена, в соседней комнате ворочаются дети — сын и дочь. Я в очередной раз закрываю глаза и пытаюсь отогнать беспокойные мысли. Мысли не исчезают.
— Забери меня, «Астра»! — шепчу я в темноту.
СУИЦИДНИКИ
Сколько себя помню — всегда хотел повеситься. Болтаться под потолком с перекошенным лицом, с языком, вылезшим на подбородок, качаясь под порывами сквозняка из форточки, немым укором всем недооценившим и недолюбившим меня. Повеситься.
А вот Марианна всю жизнь мечтала отравиться.
— Ну я же женщина! — разводит она руками. — Я тонко чувствую эстетическое начало. Полоса на шее, вывалившийся язык — брр, как это жутко!
Мы рассекаем трассу на моём новом авто с откидным верхом. На мне тёмно-синий костюм в полоску и бордовый галстук, Марианна одета в розовое платье, белая роза приколота к нему, лёгкий шарфик развевается на ветру, она прекрасна и порочна.
— Господи, Марианна! — качаю я головой. — Вы даже не представляете, какое действие окажет на вас тот или иной яд. Есть яды, которые сжигают желудок, есть яды, от которых кровь превращается в прокисшее молоко, а есть и вовсе такие яды, от которых на теле выступает сыпь. Вы хотите, чтобы вас хоронили с сыпью на теле?
— Мой дорогой Георгий, — укоризненно улыбается мне Марианна, — о ядах я знаю абсолютно всё! У меня несколько энциклопедий по ядам, я даже фармацевтический институт закончила именно для того, чтобы знать о ядах всё. Я могу вам назвать не менее двухсот ядов, которые не оказывают на человека абсолютно никаких побочных эффектов и при этом совершенно безболезненны.
— Да кто же узнал, что они безболезненны? — недоумеваю я. — Я полагаю, что все испытатели этих дивных изобретений человеческой мысли вряд ли могли поделиться своими ощущениями с живыми людьми. Они просто умирали!
— Ваше невежество не знает границ, — обиженно хмурится Марианна. — Ещё древние римляне знали, какие яды безболезненны, а какие причиняют боль. Это с лёгкостью определяется по предсмертной агонии. Ну, или по её отсутствию.
— Нет, — не соглашаюсь я. — Смерть от ядов — трусливая смерть. То ли дело повешение… Надо вернуть миру свою ярость, свою боль, надо отринуть от себя энергию заблудшего человечества, покидая этот мир. Только через вызов, через преодоление смерть приходит тихой и ясной.
— Георгий, вы — мужлан! — объявляет мне Марианна. — Лучше запалите мне сигаретку, а то ваши богопротивные речи навевают на меня изжогу.
Я достаю из бардачка пачку сигарет, вытаскиваю одну и протягиваю её Марианне. Раскурив сигарету, она выпускает в воздух струю дыма и откидывается на спинку сиденья.
— А вы никогда не думали резать вены? — спрашиваю я её. — Ну хотя бы в детстве?
Мы посещаем художественный салон. Сегодня здесь выставка знаменитого пейзажиста Анатолия Кинклера. Анатолий — наш старый друг, но встретиться с ним сегодня мы не сможем. Выставка посмертная. Неделю назад он выбросился из окна восьмого этажа. Я восхищаюсь им — какая величественная мужская смерть!
— Нет, что вы! — отвечает Марианна. — Сидеть голой в ванне, бритвой пилить себе вены, а потом плавать в кровавой воде, которая непременно остынет к кому времени, когда тебя оттуда вытащат — нет, это не по мне.
— Честно говоря и мне этот вариант кажется малопривлекательным, — задумчиво говорю я. — Несмотря на определённое мужество, которое требуется для его свершения, всё же это слишком женская смерть. Я бы даже сказал, девчачья. От неё веет какой-то незрелостью, инфантильностью и даже умственной отсталостью.
— Вы правы, вы правы! — разглядывает Марианна один из самых удачных пейзажей Анатолия — «Опушка лесная». — Редко, когда я с вами соглашаюсь, но сейчас трудно не сделать этого. Смотрите, какое мастерское владение кистью! Нет, определённо Кинклер был недооценён при жизни. Я уверена, что через несколько лет его ждёт слава, равная славе величайших живописцев Фламандии.
Мы переходим от картины к картине. Встречающиеся знакомые приветствуют нас кивками, мы киваем им в ответ.
— Похороны Анатолия? — переспрашивает одна из дам. — О, это было бесподобно! Как жаль, что вы не смогли на них присутствовать. Его похоронили в шикарнейшем гробу, я таких сроду не видывала, а оркестр так проникновенно играл мелодию Марка Элмонда “A Lover Spurned” — его любимую, что я просто не смогла сдержаться и зарыдала.
— Обидно, — сожалеем мы, — ужасно обидно, что мы не могли посетить это мероприятие.
Картины художника производят на нас тихое и умиротворённое впечатление. В них заложена какая-то неведомая энергетика — все присутствующие на выставке отчётливо ощущают это.
— Марианна, — спрашиваю я, — а что вы думаете о смерти, которую избрал для себя наш друг Анатолий?
— Она заслуживает уважения, — отвечает Марианна, — но для меня она слишком брутальна. В ней заложена вызывающая чрезмерность, какое-то неврастеничное отрицание сущего. Лететь с восьмого этажа, переламывать кости, так, чтобы тебя потом в буквальном смысле собирали — в этом что-то дикое, что-то монгольское, варварское.
— Лететь, словно падший ангел… — мечтательно говорю я.
— Ах, если вы смотрите на это в таком контексте… — Марианна морщит лобик и задумчиво глядит себе под ноги. — Да библейские мотивы этой смерти безусловно привлекательны. Но… всё же это не моё.
В ресторане «Пурпурная жемчужина» вечер ретро. Мы заказали столик у фонтана и сидим в ожидании своего заказа. А вот и несут наши блюда!
— А сейчас «Ча-ча-ча»! — объявляет ведущий программы.
Восторженные парочки срываются со своих мест и начинают кружиться в танце.
— Георгий! — укоризненно смотрит на меня Марианна. — Может быть вы пригласите даму на танец?