- А ты что, бригадир?
Серёжка хохотнул:
- Пока ещё нет...
На освободившееся место за моей партой сразу же пересела Галка, и это никого не удивило. Теперь мы сидели рядышком, локоть к локтю, плечо к плечу, склоняясь над одним и тем же учебником, хотя у каждого были свои. Как-то перед началом уроков Галка вытащила из портфеля книгу и протянула мне:
- Совсем забыла... Я ещё в Пихтовке её купила. Смотрю: стихи... Ты же их любишь?
Я кивнул и взял книгу. Бледно-голубая обложка, берёзовые серёжки по всему полю и имя автора: Сергей Есенин. Я читал Твардовского, Ошанина, Щипачёва и других известных поэтов, но это имя мне ни о чём не говорило. Я повторил его ещё раз, но уже вслух:
- Сергей Есенин...
Как-то светло и чисто прозвучали эти два слова, и мне почудилось: свежий осенний ветерок прошелестел по классу...
- Ты уже читала?
- Нет ещё, не успела.
- Хорошо, - сказал я. - Прочитаю - сразу верну.
- Нет-нет, это подарок, - и, не принимая моих протестов, Галка сама затолкала книгу в мою сумку.
Дома я открыл книгу... и забыл обо всём на свете. Если бы не выключили свет, я читал бы до самого утра. И утром - ни свет, ни заря - вскочил, помог маме по хозяйству, наскоро переделал уроки - и снова за книжку. Весь "пламень чувств", хлынувший в мою душу с её страниц, до той поры только смутно ощущаемых, потряс меня. Временами я вскакивал и, сунув книгу под мышку, ходил по комнате, нашептывая слова, легко и свободно проникающие в самое сердце. За три дня я перечитал эту необыкновенную книгу несколько раз, запомнив почти без усилий едва ли не половину стихотворений. Те стихи, которые взволновали меня больше всего, я заложил закладками, вырезанными из обрезков ткани, оставшихся от Галкиного платья.
На уроке я передал Галке книгу и шёпотом сказал, чтобы она прочитала отмеченные мною стихи.
- Тебе они тоже понравятся, - и с угрозой добавил: - Не понравятся - поколочу.
- Ещё посмотрим, кто кого, - рассмеялась она.
Под крышкой парты Галка открыла книгу, увидела закладку и ойкнула.
- Это же от моего платья!
- Ну да, из обрезков, - немного смутившись, сказал я, и Галка одарила меня понимающим взглядом, потом шепнула: - Мне бы тоже не мешало что-нибудь такое...
- Ладно. Сейчас оторву от рубахи полоску.
Галка не выдержала и громко прыснула. Все оглянулись на нас, а учительница погрозила указкой и пообещала рассадить нас, если ещё услышит, что мы шепчемся. Мы притихли.
Через некоторое время Галка опять открыла книгу и стала читать. Мне было интересно наблюдать за ней: почувствует ли она то, что чувствовал я, читая пронзительные, непостижимо каким образом сложенные в строчки слова? Мы произносим и слышим их каждый день и почти не задумываемся над тем, как они звучат! И вдруг находится человек, который волшебным образом превращает те же самые слова в песню, в музыку и которые уже невозможно читать и слушать без восторга, грусти, а порой и слёз.
Я увидел, как вспыхнули румянцем Галкины щёки, и вот уже что-то неслышно шепчут губы... Я не ошибся: её, как и меня, заворожило волшебство есенинских строк. Неожиданно она откинулась на спинку парты и прошептала:
- Не могу сейчас... Эти стихи надо читать одной. И вслух.
Через два дня она принесла книгу и сказала:
- Жаль, фотографии нет. Он должен быть очень красивым, верно?
- Да, - согласился я и поразился её неожиданному выводу. - Он должен быть красивым.
Наша дружба с Галкой развивалась стремительно. Мы словно навёрстывали упущенное время и почти всегда и везде старались быть вместе. Помогали Валентине Ивановне выпускать школьную стенгазету, участвовали в художественной самодеятельности, бегали на лыжах, ходили в кино. Иногда, прямо с утра (старшеклассники учились во вторую смену), она приходила к нам домой, и мы вместе готовили уроки или читали книги. Какое-то время она держалась немножко сковано, но, как всегда, быстро освоилась и уже смело называла маму "тётей Лизой". И меня звала к себе, но я так и не смог решиться, стесняясь своего затрапезного вида.
В школе ребята и девчонки слегка подтрунивали над нами, малышня кричала вслед: "Тили-тили-тесто, жених и невеста", - но мы не обращали внимания. А это самый лучший способ избежать любых насмешек: раз посмеются, два, потом поймут, что бесполезно и прекращают. Нам было хорошо, а остальное нас не волновало.
Меня даже не пугал и нисколько не расстраивал очевидный факт, что после окончания семилетки мы все, за исключением немногих, разъедемся в разные стороны. Я говорил себе: разве мы живём не в одной стране? Ходят поезда, летают самолёты, есть почта, наконец, - всё это есть, и мы обязательно встретимся, сколько бы лет ни прошло и где бы мы ни оказались. Я не сомневался, что и Галка думает точно так же, хотя об этом мы пока не говорили.
И только присутствие в классе Надьки делало моё счастье (я действительно считал себя в эти дни самым счастливым человеком в мире) совсем не безоблачным. Оно готово было в любой момент лопнуть, как лопается переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь. Но как же я ошибался в Надьке!
Как-то на большой перемене, когда Галка куда-то выскочила из класса, она подошла ко мне и тихо сказала:
- Коля, я вижу, как ты на меня смотришь, но ты не переживай... Я ей ничего не скажу, - она тут же отвернулась и ушла, пряча глаза.
- Спасибо, Надя, - тихо сказал я ей вслед, хотя не был уверен, что она услышала меня. И вдруг до меня внезапно дошло: я, пожалуй, впервые назвал её не Надькой, а Надей. Мне стало так стыдно, что я готов был провалиться сквозь землю, чтобы больше не появляться на этом свете. Я презирал себя в эту минуту.
Но не долгими оказались мои безмятежные и счастливые дни. То, что вскоре случилось, не могло присниться даже в самых страшных ночных кошмарах.
Однажды, придя в школу, я не увидел среди ребят Галку, хотя она всегда приходила одной из первых. Она вошла в класс перед самым звонком, ни на кого не глядя, молчком села на своё прежнее место впереди меня и... окаменела. Округлив глаза и раскрыв рты, все с изумлением уставились на неё. А меня от головы до пяток, будто электрическим током прошило. Я сразу понял: случилось самое худшее из всего, что могло случиться - она всё узнала. Но как? От кого? Кто мог рассказать ей? Я сидел, сжавшись в комок, безуспешно пытаясь найти хоть какое-нибудь оправдание, и не находил.
Когда закончился урок, Галка подошла ко мне и, глядя поверх головы, тихо, но твёрдо сказала:
- Пойдём со мной.
Я встал и на негнущихся ногах покорно пошёл за ней. Класс притих, и я затылком чувствовал устремлённые на нас глаза.
Она привела меня в раздевалку, куда редко кто заглядывал во время уроков, и остановилась. Потом повернулась ко мне и, почти не разжимая побелевших губ, спросила:
- Ты летом целовался с Надькой? Это правда?
- Галка! - я хотел сказать, что никогда не целовался с Надькой, но тут же умолк. То, что я сделал там, под берёзами у танцплощадки, было, пожалуй, хуже поцелуя. И я опустил голову.
- Значит, правда... Эх, ты! - она брезгливо скривила губы и сказала: - Верни мне книгу... Предатель!
- Галка! - я сделал попытку остановить её.
- Не подходи... Ударю.
Вот и всё. Подо мной разверзлась бездонная пропасть, и я летел, летел в бесконечную холодную пустоту, не пытаясь даже сопротивляться...
Почти ничего не соображая, я вернулся в класс, вынул из сумки обёрнутый газетой томик Есенина, который всегда носил с собой, и положил перед Галкой; она не шелохнулась. Ребята в недоумении переглядывались, девчонки о чём-то шептались, но никто не сказал ни слова, видно, понимая, что между нами произошла не просто ссора, а нечто большее. Учительница, войдя в класс, удивилась:
- В вашем классе - и такая тишина... Ну и ну.