Жили мы в глубине старой улочки, идущей круто в гору. Ветхие дома, оставшиеся с колониальных времен, настоятельно требовали расселения, которого так никто и не дождался. Обитатели этих домов, похоже, не утруждали себя работой. У нас за стенкой жили наркоманы: отец семейства имел восемьдесят три судимости по соответствующим статьям. Эти люди пробавлялись наркоторговлей, а потому неподалеку от дома что ни день парковался полицейский автомобиль без опознавательных знаков – копы выслеживали покупателей. Время от времени Мередит, супруга наркомана-хозяина, усаживалась на крыльце с кружкой чая, неспешно курила, грелась на солнце, дышала воздухом, глазела на проезжающие автомобили и на прохожих. Опустошив кружку и докурив сигарету, она вставала, перегибалась через низкий щербатый бетонный парапет и с неожиданной злобой орала: Валите отсюда, суки легавые! И два человека в припаркованном напротив автомобиле втягивали головы в плечи.
В тот же вечер, болтая со Сьюзи после ужина и наблюдая за Бо, игравшей в картонной коробке, я испытал неожиданное ощущение: необъятность чувств, вследствие чего мне показалось, что для нас троих истекшие пять минут вместили больше, чем способен поведать роман в тысячу страниц.
Нахлынувшие эмоции продержались недолго, но вместе с тем – целую вечность, вобравшую в себя легкое дыхание Бо, шорохи собранных ею в парке листьев и коры, украшенную фигуркой черной птахи ленту, под которую Сьюзи убрала волосы малышки, улыбку Сьюзи, смех Бо, со стуком упавшую под стол почти обезглавленную куклу, припорошившую линолеум серой трухой, тут же облюбованной набежавшими откуда ни возьмись аргентинскими муравьями… да, все сливалось воедино, и мельчайшие детали полнились откровениями.
И я понял: стоит мне уловить хотя бы малую толику увиденного, облечь в слова, вывести на экран монитора – и книга будет готова. Я бросился наверх в свой тесный кабинет, взобрался на столешницу и оттуда соскользнул на стул, едва втиснувшись между столом и стеной.
Но компьютер почти сразу завис. Я вытащил дискету при помощи скрепки, предназначенной исключительно для этой цели, перезагрузил системный блок и вернул дискету на место. За стенкой с криком ругались наркоманы-соседи. Я включил кассетник, спасавший меня в подобных случаях, но, по моим ощущениям, его звук, тонкий и надтреснутый, лишь усиливал вопли другого мира, грозившие обрушить стену.
После нескольких перезагрузок компьютер вроде бы одумался. Но всплывающие на экране слова не отражали моих чувств. Ни в коей мере, ни на йоту. Как только я принимался писать, все, что было мне близко и до боли знакомо, куда-то улетучивалось. И превращалось в ничто.
Из-под моих ногтей на клавиатуру упали крупинки цементной пыли. Я постучал по днищу, перевернув клавиатуру, и вернул ее в прежнее положение. Попытался опять войти в мечту, в поток, где за считаные минуты до этого видел Бо и Сьюзи. Но все исчезло. Я смахнул со стола цементную пыль в упаковку из-под пивных банок, служившую мне корзиной для бумаг. Экран снова погас. Перед очередной перезагрузкой я принялся вытаскивать дискету, но скрепка переломилась от усталости металла. За стеной разбилась бутылка, зарыдала Мередит, а потом все стихло. Я откопал какой-то блокнот и принялся писать от руки, но как только стержень прикасался к бумаге, слова уходили. А ведь был момент, но этот момент растворился.
Я так и глазел на издевательский курсор и пустой экран, когда внизу послышался голос Сьюзи – она звала меня к телефону. Я спустился в гостиную, где лениво теплился камин, и взял трубку. Звонивший не назвался, но спросил, не я ли буду Киф Кельманн. У него был образцовый, надменный выговор, какой прививают в дорогих англо-австралийских частных школах. Услышав мой утвердительный ответ, он представился как Джин Пейли, глава издательства «Шлегель-Транспасифик», где собирался публиковаться Зигфрид Хайдль. Я потерял дар речи.
Он поинтересовался моим творчеством. Я рассказал о своей «Истории тасманского модернизма» и о премии муниципалитета Уонгаратты за лучший рассказ. На некоторое время он умолк, и это молчание высветило полную ничтожность моей биографии.
И больше ничего? – в конце концов спросил он.
Еще у меня есть роман, сказал я. Почти законченный. Осталось только устранить некоторые шероховатости.
Я пролистал «Мертвые приливы». Удачное заглавие.
«Тихие течения», поправил я. «История тас…»
М-м-м, не дал мне договорить Джин Пейли. Неплохо. Заглавие – очень важный элемент. А мемуары по заказу написать сумеете?