Тут Роуз поддержал беседу, издав какое-то мычание.
- И, наконец, - закончил Питер, - не будете ли вы так добры объяснить мне, почему в этом здании, столь красиво увешанном колоссальными люстрами, вы решили скоротать вечерок под одной немощной электрической лампочкой?
Роуз поглядел на Кэя, Кэй поглядел на Роуза. Они рассмеялись. Они загоготали во всю глотку. Стоило им поглядеть друг на друга - и они хватались за бока. Но они смеялись не тому, что сказал этот парень, они смеялись над ним. По их мнению, человек, изъясняющийся таким языком, либо совсем спятил, либо пьян в стельку.
- Вы из Йельского, ребята, как я понимаю? - спросил Питер, допивая свой бокал и наливая новый.
- Не-е.
- Вот как? А я было подумал, что вы с того подготовительного отделения университета, которое именуется Шеффилдской общеобразовательной школой.
- Не-е.
- Н-да. Жаль-жаль. Значит, вы из Гарварда и решили сохранить свое инкогнито в этом сине-фиолетовом раю, выражаясь языком газет?
- Да нет, - презрительно протянул Кэй. - Просто мы тут поджидали одного человека.
- А! - воскликнул Питер, поднимаясь и наполняя их бокалы. - Очень интересно. Свидание с коридорной, так, что ли?
Это предположение было единодушно и с негодованием отвергнуто.
- Все в порядке, - заверил их Питер. - Не смущайтесь. Коридорная ничуть не хуже всякой другой дамы. Вы помните, как говорил Киплинг насчет Джуди О'Грэди, которая без платья не хуже любой леди?
- Ясно! - сказал Кэй, осклабившись, и подмигнул Роузу.
- Возьмите меня, к примеру, - продолжал Питер, осушая свой бокал. - Я прибыл сюда с девушкой, которая оказалась кривлякой. Такой чертовой кривляки я еще отродясь не видывал. Не захотела поцеловать меня, а почему - абсолютно непонятно. Я был совершенно уверен, что она сама хочет со мной целоваться, - она все время так себя вела, - и вдруг на тебе! Точно холодной водой окатила. Куда идет наше молодое поколение, спрашиваю я вас?
- Да, черт возьми, не повезло тебе, - сказал Кэй. - Здорово не повезло.
- Еще как! - сказал Роуз.
- Выпьем? - предложил Питер.
- А мы тут в драку попали, - сказал Кэй, помолчав. - Только не дошли, далеко была.
- В драку? Вот это дело! - воскликнул Питер, покачнувшись и плюхаясь на стул. - Бей их! Я был в армии.
- Большевика какого-то поколотили.
- Вот это дело! - восторженно повторил Питер. - А что я говорю? Бей большевиков! В порошок их!
- Мы американцы! - заявил Роуз, желая выразить этим свой стойкий, воинствующий патриотизм.
- Правильно! - сказал Питер. - Величайшая нация на земле! Мы все американцы! Выпьем!
Они выпили.
6
В час ночи к "Дельмонико" прибыл сверхмодный джаз - поистине сверхмодный, даже в эти дни сверхмодных джазов, - и музыканты, с дерзким видом рассевшись вокруг рояля, приняли на себя утомительную задачу поставлять музыку для веселящегося студенческого братства. Управлял джазом знаменитый флейтист, прославившийся на весь Нью-Йорк тем, что играл на флейте популярные джазовые мелодии, стоя на голове и дергая плечами в ритме танца. Когда он проделывал этот фокус, в зале гасились все люстры, и только два луча прожектора прорезывали тьму: один был направлен на флейтиста, другой, переливаясь всеми цветами радуги и отбрасывая на потолок дрожащие, причудливые тени, бродил над толпой танцующих.
Эдит, как большинство девушек, которые недавно начали выезжать, танцевала до полного изнеможения и была словно в каком-то ослепительном сне - состояние, весьма близкое тому подъему, который испытывают возвышенные души после нескольких бокалов спиртного. Мысли ее парили где-то далеко, на крыльях звучавшей в ушах музыки; в мерцающем, многоцветном полумраке, нереальные, как призраки, появлялись и исчезали партнеры. Все было на грани между бредом и явью, и Эдит мнилось, что с тех пор, как она ступила на паркет, протекли не часы, а дни. С кем только и о чем только она не болтала! Кто-то поцеловал ее, и человек шесть объяснились ей в любви. В начале бала она танцевала то с тем, то с другим из студентов, но потом у нее, как у всех девушек, которые пользовались особенно большим успехом на балу, образовалась постоянная свита: с полдюжины кавалеров сделали ее своей избранницей и поочередно и безостановочно приглашали танцевать, распределяя свое внимание между ней и еще двумя-тремя признанными красавицами.
Раза два она видела Гордона. Он еще долго сидел на лестнице, подперев голову рукой, уставив тусклый взгляд в какую-то точку на полу. Он был грустный и очень пьяный, и Эдит всякий раз поспешно отводила глаза. Но все это, казалось, было когда-то давно. Теперь мозг ее дремал, все чувства были притуплены, как в сомнамбулическом сне, и только ноги продолжали скользить по паркету, а с языка сами собой слетали сентиментальные банальности.
Все же Эдит была не настолько утомлена, чтобы не почувствовать благородного негодования, когда перед ней предстал величественно и блаженно пьяный Питер Химмель. Эдит ахнула и уставилась на него.
- Боже мой, Питер!
- Я немножко выпил, Эдит.
- Прелестно! Не кажется ли вам, что это свинство, если вы пришли на бал со мной?
Но тут она не сдержала улыбки - Питер смотрел, на нее растроганно-влюбленным взглядом, то и дело глупо ухмыляясь во весь рот.
- Милая Эдит, - начал он с чувством. - Вы знаете, что я люблю вас, знаете, верно?
- О да, я это вижу.
- Я люблю вас, и я... я просто хотел вас поцеловать, - сказал он печально.
От его смущения, от его замешательства не осталось и следа. Эдит самая красивая девушка на всем свете. Самые красивые глаза - как звезды в небе. Он хочет попросить у нее прощенья: во-первых, за то, что осмелился лезть к ней с поцелуями, во-вторых, за то, что напился... Но он был так обескуражен, ему показалось, что она очень рассердилась на него...
Его оттеснил толстый молодой человек с красным лицом, которое расплылось в улыбке, когда он увидел Эдит.
- Вы приехали сюда с кем-нибудь? - спросила его Эдит.
Нет, краснолицый молодой человек явился на бал в полном одиночестве.