- Куда спешишь, малютка?
Ей вспомнилось, как в детстве она убежала ночью в одной пижаме на улицу, и откуда-то из глубины таинственно-большого темного двора на нее залаяла собака.
Через минуту она уже была у цели - возле двухэтажного ветхого здания на Сорок четвертой улице, в одном из верхних окон которого с облегчением увидела огонек. На улице было достаточно светло, чтобы разобрать надпись на вывеске рядом с окном: "Нью-йоркский призыв". Эдит вошла в темный вестибюль и почти сразу разыскала в глубине лестницу.
Затем она очутилась в длинной комнате с низким потолком, заставленной столами и заваленной подшивками газет. В комнате было всего двое. Они сидели в противоположных концах комнаты и писали что-то при свете настольных ламп. У каждого был надвинут на лоб зеленый защитный козырек.
На секунду Эдит в нерешительности остановилась в дверях, и тут оба мужчины одновременно обернулись к ней, и в одном из них она узнала своего брата.
- Смотрите-ка, Эдит! - Он быстро встал и с удивленным видом направился к ней, снимая на ходу козырек. Это был высокий, худой брюнет в очках с очень толстыми стеклами. Взгляд у него был испытующий, но какой-то отрешенный, казалось, он всегда устремлен вдаль, поверх головы собеседника.
Взяв Эдит за локти, брат притянул ее к себе и поцеловал в щеку.
- Что случилось? - спросил он с некоторой тревогой.
- Я была на балу, Генри, тут через дорогу, у "Дельмонико", взволнованно начала Эдит, - и не могла удержаться, чтобы не нагрянуть к тебе.
- Очень рад. - Его встревоженный тон мгновенно сменился обычным для него - небрежным. - Все же тебе не следовало бегать ночью по улицам одной.
Человек, сидевший в другом конце комнаты, с любопытством поглядывал на них. Генри поманил его, и он подошел. Это был полный мужчина с маленькими, остро поблескивавшими глазками. Он был без воротничка и галстука, и это делало его похожим на фермера из среднезападных штатов, вкушающего своей воскресный послеобеденный отдых.
- Моя сестра, - сказал Генри. - Зашла меня проведать.
- Здравствуйте, - сказал толстяк, улыбаясь. - Меня зовут Бартоломью, мисс Брейдин. Я знаю, что ваш брат давно уже успел об этом позабыть.
Эдит вежливо рассмеялась.
- Ну, как, - продолжал тот, - у нас тут не слишком роскошные апартаменты, верно?
Эдит обвела глазами комнату.
- Нет, очень мило, - отвечала она. - А где вы держите бомбы?
- Бомбы? - повторил Бартоломью и расхохотался. - Это здорово - бомбы! Ты слышишь, Генри? Твоя сестра хочет знать, где мы прячем бомбы. Это здорово, а?
Эдит примостилась на краешке стола и сидела, болтая ногами. Брат присел рядом с ней.
- Ну, - спросил он с рассеянным видом, - как ты проводишь время в Нью-Йорке на этот раз?
- Ничего, неплохо. Я пробуду вместе с Хойтами в "Билтморе" до субботы. Приходи завтра, позавтракаем вместе.
Генри на минуту задумался.
- Завтра я, пожалуй, занят, - сказал он. - Да и не гожусь я для дамского общества.
- Ну что ж, - безмятежно согласилась она, - давай позавтракаем вдвоем.
- Идет.
- Я заеду за тобой в двенадцать.
Бартоломью явно не терпелось вернуться к своему столу, но он, должно быть, считал, что было бы не слишком учтиво уйти, не пошутив на прощание.
- Знаете... - неуклюже начал он.
Брат и сестра обернулись к нему.
- Знаете, у нас тут... нам тут не давали скучать сегодня вечером.
Мужчины переглянулись.
- Вам бы прийти пораньше, - продолжал, ободрившись, Бартоломью. - У нас тут был настоящий спектакль.
- В самом деле?
- Нам спели серенаду, - сказал Генри. - Какие-то солдаты собрались на улице и начали орать, глазея на нашу вывеску.
- Почему? - спросила Эдит.
- Толпа, - сказал Генри задумчиво. - Толпа всегда должна что-то кричать. У них не было предприимчивого вожака, а то бы они, пожалуй, ворвались сюда и кое-что здесь поломали.
- Да, - сказал Бартоломью, снова обращаясь к Эдит, - жаль, что вас не было.
По-видимому, эта реплика показалась ему достаточной, чтобы прикрыть отступление, и он сразу повернулся и отошел к своему столу.
- А что, все солдаты настроены против социалистов? - спросила Эдит. Они все время нападают на вас, да?
Генри надел козырек и зевнул.
- Человечество далеко шагнуло вперед, - сказал он беспечно, - но в большинстве своем мы еще дикари. Солдаты не знают, чего они хотят, что любят, что ненавидят. Они привыкли действовать большими группами, и им, по-видимому, необходимо как-то проявлять себя. Случайно это оказалось направленным против нас. Сегодня вечером по всему городу происходят беспорядки. Первое мая, видишь ли.
- А то, что здесь произошло, было серьезно?
- Нисколько, - сказал он пренебрежительно. - Часов около девяти вечера человек двадцать - тридцать остановились у нас под окнами и подняли бессмысленный вой.
- О... - Она решила переменить тему. - Ты рад меня видеть, Генри?
- Ну конечно.
- Что-то не похоже.
- Нет, правда.
- Ты, верно, считаешь, что я... что я никчемное создание. Этакий порхающий по жизни мотылек.
- Вовсе нет. Веселись, пока молода. В чем дело? Разве я кажусь тебе таким уж нудным ханжой?
- Нет... - Она замялась. - Но я вдруг подумала о том, как этот бал, на котором я сейчас была... насколько это несовместимо с тем, к чему ты стремишься. Это выглядит как-то странно, нелепо, не правда ли, - я там, на этом балу, а ты здесь, трудишься во имя того, что должно на веки вечные покончить со всякими такими вещами, как этот бал... если только твои идеи осуществятся.
- Я смотрю на это иначе. Ты молода и живешь так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Расскажи лучше, хорошо ли ты повеселилась?
Она перестала болтать ногами и слегка понизила голос:
- Я бы хотела, чтобы ты... чтобы ты возвратился в Гаррисберг и развлекся немного. Ты уверен в том, что ты на правильном пути?..
- У тебя очень красивые чулки, - перебил он ее. - Что это за чулки такие удивительные?
- Они вышитые, - отвечала Эдит, поглядев на, свои ноги. - Прелесть, правда? - Она приподняла юбку, обнажив стройные, обтянутые шелком икры. Может, ты не одобряешь шелковых чулок?