Он пристально поглядел на нее, и в его темных глазах промелькнуло раздражение.
- Ты, кажется, стараешься изобразить дело так, будто я осуждаю тебя, Эдит?
- Вовсе нет.
Она умолкла. Бартоломью что-то проворчал. Эдит оглянулась и увидала, что он вышел из-за стола и стоит у окна.
- Что там такое? - спросил Генри.
- Какие-то люди, - сказал Бартоломью и прибавил, помолчав: - Да сколько их! Приближаются сюда со стороны Шестой авеню.
- Люди?
Толстяк уткнулся носом в стекло.
- Солдаты, черт побери! - воскликнул он. - Я так и думал, что они вернутся.
Эдит соскочила со стола и, подбежав к окну, стала рядом с Бартоломью.
- Да их там уйма! - вскричала она. - Подойди сюда, Генри.
Генри снял козырек, но не двинулся с места.
- Может, лучше потушить свет? - предложил Бартоломью.
- Нет, они сейчас уйдут.
- Они не уходят, - сказала Эдит, глядя в окно. - И не думают уходить. Их все больше и больше. Смотрите, сколько их там - на углу Шестой авеню!
В желтых лучах уличных фонарей, отбрасывавших синие тени, было видно, как противоположный тротуар заполняется людьми. Большинство из них были в форме, - одни трезвые, другие сильно на взводе, - и над всей этой толпой стоял глухой гомон, а порой раздавались нечленораздельные выкрики.
Генри встал, подошел к окну, и, когда его высокий силуэт отчетливо вырисовался на светлом фоне, голоса, доносившиеся с улицы, мгновенно слились в неумолчный вой и оконное стекло задребезжало под ударами запущенных в него папиросных коробок, окурков и даже мелких монет. В парадном повернулась, вращающаяся дверь, и шум ворвался на лестницу.
- Они поднимаются сюда! - вскричал Бартоломью.
Эдит взволнованно повернулась к брату.
- Они идут сюда, Генри!
Снизу из вестибюля теперь уже отчетливо доносились крики.
- ...к черту социалистов!
- Большевистские прихвостни!.. Немцам продались!
- Они на втором этаже! Пошли!
- Мы им покажем, этим...
Дальше все промелькнуло, как в страшном сне. Эдит показалось, что крики обрушились на них, словно град из тучи: по лестнице загрохотали десятки сапог. Генри схватил ее за руку и увлек в глубь комнаты. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались какие-то люди - не вожаки, а те, что случайно оказались впереди.
- Здорово, большевичек!
- Заработался небось?
- Ишь ты, с девчонкой! Будь ты проклят!
Эдит заметила двух солдат, которых кто-то выпихнул вперед; они были очень пьяны и стояли, покачиваясь. Один был коренастый, смуглый, другой высокий, с безвольным подбородком.
Генри шагнул вперед и поднял руку.
- Друзья! - сказал он.
Гул сменился тишиной, перемежавшейся неясным бормотаньем.
- Друзья! - повторил Генри, устремив свой отрешенный взгляд поверх моря голов. - Вы ведь только сами себе приносите вред, врываясь сюда в ночное время. Разве мы похожи на богачей? Разве мы похожи на немцев? Я спрашиваю вас: скажите по чести...
- Заткнись!
- А то, скажешь, не похожи!
- А что это за дамочка у тебя тут?
Какой-то малый в штатском, шаривший по столу, вдруг поднял над головой газету.
- Вот! - заорал он. - Они хотели, чтобы немцы выиграли войну!
С лестницы хлынула новая волна людей, и мгновенно заполнила всю комнату. Толпа сомкнулась вокруг крошечной группки в углу. Эдит заметила, что высокий солдат с безвольным подбородком по-прежнему впереди. Коренастый, смуглый исчез.
Она осторожно отступила еще на шаг и стала у распахнутого окна, из которого тянуло ночной прохладой.
Внезапно все смешалось. Солдаты кинулись вперед, и Эдит увидала, как толстяк-редактор схватил стул и занес его над головой. И в ту же секунду погас свет, и Эдит почувствовала прикосновение разгоряченных тел и грубой одежды, услышала яростные крики, топот и чье-то тяжелое дыхание над самым ухом.
Какая-то фигура возникла перед ней из мрака, покачнулась, беспомощно отлетела в сторону и вдруг исчезла, провалившись в окно с коротким отчаянным воплем, сразу же затонувшим в общем гаме. При слабом свете, струившемся из окон дома напротив, Эдит показалось, что в этой исчезнувшей за окном фигуре она узнала высокого солдата с безвольным подбородком.
Небывалый гнев вспыхнул в ней. Не помня себя, она стала протискиваться в самую гущу свалки, неистово работая локтями. Она слышала хрип, проклятье, глухие удары кулаков.
- Генри! - отчаянно крикнула она. - Генри!
А через несколько минут она внезапно ощутила, что в комнате появились какие-то новые люди. Она услышала чей-то густой, властный, грозно рокочущий бас, увидела желтые лучи ручных фонариков, шарившие по лицам. Крики стали замирать. Свалка усилилась - и вдруг все стихло.
Вспыхнул свет. Комната была полна полицейских, колотивших дубинками направо и налево. Густой бас монотонно рокотал:
- А ну давай! А ну давай! А ну давай!
И затем:
- Тихо! Тихо! Пошли отсюда! А ну давай!
Комната пустела, словно из нее вычерпывали людей, как воду из лохани. Полицейский, притиснувший в углу какого-то солдата, отпустил своего противника и подтолкнул его к двери. Бас продолжал рокотать. Эдит поняла, что бас принадлежит полицейскому с короткой бычьей шеей, стоявшему возле двери и одетому в капитанскую форму.
- А ну давай! Куда это годится! Своего же солдата вышвырнули в окно. Расшибся насмерть.
- Генри! - закричала Эдит. - Генри!
Она бешено заколотила кулаками по спине какого-то человека, преграждавшего ей дорогу, протиснулась между двумя другими и с криком бросилась к бледному как полотно человеку, сидевшему на полу, прислонившись к ножке стола.
- Генри! - в ужасе вскричала она. - Что с тобой? Что с тобой? Они ранили тебя?
Глаза его были закрыты. Он застонал, взглянул на нее и сказал тоскливо:
- Они сломали мне ногу. Господи, какие идиоты!
- А ну давай! - кричал капитан полиции. - А ну давай! А ну давай!
9
В восемь часов утра ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой улице отличается от других ресторанов Чайлда разве что размером мраморных столиков да блеском сковородок. Вы найдете там толпу бедно одетых людей. В уголках глаз у них еще притаился сон, они смотрят прямо перед собой в тарелку, стараясь не видеть других, таких же бедно одетых, как они. Однако если вы заглянете в ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой четырьмя часами ранее, то убедитесь, что он совершенно непохож на другие рестораны Чайлда, начиная от того, который в Портленде, штат Орегон, и кончая тем, который в Портленде, штат Мэн. Вы увидите, что его светлые, блещущие чистотой стены скрывают шумную и довольно разношерстную компанию студентов, хористок, filles de joie [веселых девиц (фр.)], молоденьких светских девушек и светских повес - словом, сборище, в достаточной мере характерное для веселящегося Бродвея и даже для Пятой авеню.