— Говорят, что продал, а там… не знаю.
— А в «Коммерсанте» вчера статья была…
— Ваш «Коммерсант», пожалуй, набрешет!..
— А эти небось знают!
— Коку же и знать, как не им.
— Кого еще президент поддержит…
— Хруста он поддерживает.
— Да про эту поддержку сам Хруст и толкует, а как на самом деле, никто не знает.
— Кто же «БелУголь» перекупил?.. Появится тут у нас… новая фигура да и выскочит в губернаторы!
— Никто никуда не выскочит, у нас край, а не цирк!
Инна отступила в снег, пропуская всю замерзшую и очень озабоченную компанию.
— Инна Васильевна! Ты давно из Москвы?..
— Два дня. Как узнала, так сразу и прилетела.
— А… откуда узнала?
Это был очень важный вопрос, самый важный — кто кому звонил, кто кого вызывал, кто от кого узнал.
Король умер, да здравствует король, все правильно.
Все претенденты, едва узнав, что престол освободился, кинулись собирать и группировать вокруг себя «своих». Тех, кто подставит спины и плечи, чтобы хозяин вскарабкался по ним на высокое и теплое место, и утвердился на нем, и окопался, и настроил укреплений и дотов, а потом, бог даст, распределил бы вожделенные «доходные места» — в соответствии с высотой и шириной подставленной спины или, напротив, вне зависимости от размеров спины, зато в соответствии с умением ее владельца убедить царя в несомненности своих заслуг.
Инне звонил Якушев — и.о. царя, самая сильная на сегодняшний похоронный день шахматная фигура. Инна таким образом оказывалась «в команде» первого претендента на трон и приобретала некий особый статус. Статус пока не был, так сказать, закреплен за ней официально, потому что с Якушевым по приезде она так и не виделась — тот был слишком озабочен смертью губернатора и ситуацией вокруг нее.
О смерти Мухина говорили шепотом и тревожно оглядываясь по сторонам — странная смерть, непонятная, волнующая.
Губернатор был найден мертвым в своем кабинете — с черной дыркой в виске и пистолетом, валявшимся под правой рукой, на красном «кремлевском» ковре. Якушев, позвонивший Инне в Москву, сказал: «Убит». Прессе «скормили» несчастный случай. Если бы пресса была московской, а не белоярской, так просто от нее отвязаться ни за что не удалось бы. Местная проглотила «несчастный случай и неосторожное обращение с оружием», и было очевидно, что проглотила просто так, от неожиданности. Московская пресса в игру еще не вступила, и Инна знала совершенно точно, что грянет грандиозный скандал, когда вступит.
К тому времени, когда Инна оказалась в Белоярске, версия, та самая, которая для «внутреннего пользования», а не для прессы, поменялась — самоубийство, вне всяких сомнений. И поза, и пистолет, и время классическое — зыбкая грань между ночью и утром, когда демоны выбираются из своей преисподней и, злобно скалясь, начинают грызть и терзать слабый человеческий мозг, подкидывать гадкие мысли и сооружать чудовищные образы, спасение от которых — только смерть. Уйти, не жить, не смотреть, кануть в небытие и беспамятство.
Слаб человек, слаб. О чем ты думал, Анатолий Васильевич, когда приставлял к голове холодное, гладкое, страшное дуло? Кто тебя под руку толкал? Что ж ты так… не устоял? Как ты мог?..
Инна скорбно кивала, соглашалась, теребила в кармане зажигалку — и не верила в версию самоубийства.
Она мало знала Мухина, но и того, что знала, было достаточно, чтобы не верить.
Он был «медведь, бурбон, монстр» — такой же кадровый работник, как Симоненко, закаленный «партийным аппаратом» и отобранный той системой для руководства той страной. Он был твердо убежден, что все, что делает, — только во благо, даже когда во вред, все равно «во благо».
Он не лез в крупный бизнес, не пытался прижать криминал, не удалял от власти олигархов и не ссорился с федеральной властью. Он был вполне удовлетворен положением, которое занимал, и даже верил в то, что он на самом деле губернатор — кортеж состоял по меньшей мере из четырех машин, мигалки заполошно мигали, гаишники вытягивались вслед по стойке «смирно», личный самолет с красным бархатным салоном исправно возил его в Москву и обратно, колхозники и колхозницы встречали с рушниками и караваями. В Кремле его тоже принимали с почетом, без рушников и караваев, правда, но вполне уважительно, и он, давая интервью, говорил, намеренно и значительно окая, соблюдая максимальную «близость к народу»: «Когда губернаторская власть сильна, когда она уважаема, тогда и порядок будет!»
За ним не было никакого бурного криминального прошлого, он не являлся ставленником «промышленных группировок», единственной серьезной его бедой был сын, не удавшийся во всех отношениях.