Которой сын писал стихи,
Которого по воле рока
Послал мне жизни бурелом;
Так имя Александра Блока
Произносилось за столом
«Сережей», сыном их: он — мистик,
Голубоглазый гимназистик:
О Логосе мы спорим с ним,
Не соглашаясь с Трубецким,
Но соглашаясь с новым словом,
Провозглашенным Соловьевым
О «Деве Радужных Ворот»,[12]
О деве, что на нас сойдет,
Овеяв бирюзовым зовом,
Всегда таимая средь нас:
Взирала из любимых глаз.
«Сережа Соловьев» — ребенок,
Живой смышленый ангеленок,
Над детской комнаткой своей
Восставший рано из пеленок,—
Роднею соловьевской всей
Он встречен был, как Моисей:
Две бабушки, четыре дяди,
И, кажется, шестнадцать теть
Его выращивали пяди,
Но сохранил его Господь;
Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с,—
Трех лет (скажу без липших слов),
Трех лет ему открылся Логос,
Шести — Григорий Богослов,
Семи — словарь французских слов;
Перелагать свои святыни
Уже с четырнадцати лет
Умея в звучные латыни,
Он — вот, провидец и поэт,
Ключарь небес, матерый мистик,
Голубоглазый гимназистик,—
Взирает в очи Сони Н-ой,
Огромный заклокочив клочень;
Мне блещут очи — очень, очень —
Надежды Львовны Зариной.
Так соглашаясь с Соловьевым,
Провидим Тайную весной:
Он — Сонечку, живую зовом;
Я — Заревую: в Зариной…
Она!.. Мы в ней души не чаем…
Но кто она?.. Сидим за чаем:
Под хохот громкий пурговой
Вопрос решаем роковой.
Часы летят… Не замечаем…
— «Скажи, тобой увлечена
Надежда Львовна Зарина?..»
— «Не знаю я…»
— «Быть может?»
— «А?!»
Михал Сергеич повернется
Ко мне из кресла цвета «бискр»;
Стекло пенснэйное проснется,
Переплеснется блеском искр;
Его он сбрасывает кротко
Золотохохлой головой
С золотохохлою бородкой,
Прищурый, слабый, но живой;
И клонит кончик носа снова
В судьбу вопроса рокового:
— «Надежда Львовна Зарина!
Как?!. Воплощение Софии?..»
«В ней мне пророчески ясна
Судьба священная России:
Она есть Львовна дочка Льва;
Лев — символический, Иудин…»
— «Зарин, Лев Львович, — пошлый франт?
Безусый, лысый коммерсант?»
«Вопрос гностически не труден:
Серапис, или Апис, — бык,
Таящий неба громкий зык,
Есть только символ чрезвычайный
Какой-то сокровенной тайны…»
— «Ну, хорошо, а что есть Лев?»
— «Иудин Лев — веков напев»
………………….
Высокий, бледный и сутулый,
Ты где, Сережа, милый брат;
Глаза — пророческие гулы,
Глаза, вперенные в закат:
Выходишь в Вечность… на Арбат;[13]
Бывало: бродишь ты без речи;
И мне ясней слышна, видна:
Арбата юная весна,
Твоя сутулая спина,
Твои приподнятые плечи,
Бульваров первая трава,
И вдруг: как на зеркальной зыбке
Пройдут пузыриками рыбки,—
Меж вами умные слова
И вовсе детские улыбки.
И разговор о сем, о том,
О бесконечности, о Браме,
О Вечности, огромной даме,
Перерастают толстый том;
И на Арбате мчатся в Вечность:
Пролеток черных быстротечность,
Рабочий, гимназист, кадет…
Проходят, ветер взвив одежды,
Глупцы, ученые, невежды;
Зарозовеет тихий свет
С зеленой вывески «Надежды»[14]
Над далью дней и далью лет…
Смутяся уличною давкой,
Смутясь колониальной лавкой,
Я упраздняю это всё:
«Мир — представление мое!»
Ты — пламенный, в крылатке серой
Средь зданий, каменных пустынь:
Глаза, открытые без меры,—
В междупланетную ледынь,
Свои расширенные сини
Бросают, как немой вопрос,
Под шапкой пепельных волос.
Бывало: за Девичьим Полем
Проходит клиник белый рой,
Мы тайну сладостную волим,
12
Гностический термин Софии, Премудрости, встречаемый в стихотворении Вл. Соловьева: