Он приближался к Дворянскому собранию и с каждым шагом всё больше дрожал всем телом, ибо всё выше становилась вероятность неожиданно с ней столкнуться. Он не знал, как будет дирижировать такими трясущимися руками. Не понимал, чего ждать от этой встречи. Он уже ни в чём не был уверен. Может быть, сегодня вечером она станет его любовницей. Может быть, завтра утром он напишет жене телеграмму с просьбой о разводе. А может быть, это последний день его жизни: он увидит её – и сердце не выдержит нового шквала эмоций. Или она грубо отвергнет его – и он прыгнет с Итальянского моста в Екатерининский канал.
– Приветствую, дорогой Алексей Степанович! – как обычно, встретил его объятиями Кобылянский.
Анны Павловны ещё не было. Но в любой момент она могла войти в зал. От одной этой мысли сердце Алексея Степановича выпрыгивало из груди. Он сел в углу первого ряда и неотрывно, почти не моргая смотрел на входную дверь, каждую секунду с нетерпением ожидая и одновременно панически боясь её появления. Он уже не думал о том, что этот пристальный взгляд могут заметить. Но никто, казалось, не обращал на это внимания.
– Кто теперь поспорит с тем, что у меня нюх на таланты? – продолжал тем временем Иван Трофимович. – Вы не дадите соврать: несмотря на молодость и неопытность нашей красавицы, я с первой же репетиции твердил, что она гениальна и затмит этого старого сладострастника Шнеера.
Ветлугин на секунду перевёл взгляд на Кобылянского: похоже, тот искренне верит в то, что говорит теперь, и на самом деле забыл то, что говорил два месяца назад. Под любой присягой поклялся бы, что с первых же звуков рояля, произведённых Анной Павловной в его присутствии, не сомневался в её одарённости и не смел даже в мыслях позволять себе критиковать такое чудо. И конечно же, Кобылянский, как обычно, выражал мнение большинства оркестрантов, которые послушно следовали за публикой, при этом продолжая глядеть на неё с заоблачной высоты своей просвещённости.
– Не терпится снова сыграть с ней. А вам? – не переставал болтать Иван Трофимович. – Похоже, в четверг нас ждёт очередной триумф. Все билеты раскуплены, народ только о ней и говорит. А это красное платье, в котором она выступала в прошлый раз… Надеюсь, мы снова его увидим. Как оно Вам? По-моему, можно сойти с ума. Кстати, я ещё ни разу не слышал этот концерт, а Вы? – сыпал он вопросы, не успевая получать ответов, пока Алексей Степанович, как заворожённый, пялился на дверь и даже не слушал его.
– Как вам то, что случилось в Уфе? – вклинился Касымов, пожимая руку Ветлугину.
– Вы про убийство Богдановича? – уточнил Кобылянский. – Да уж, удивили.
– А главное – средь бела дня, в парке, где полно народу! Он ещё и умудрился скрыться! Говорят, уже за границей.
– Проворонили подготовку такой громкой акции, о которой слухи ходили ещё два месяца назад – так хоть не упустили бы этого смельчака Дулебова, коль скоро он застрелил губернатора в таком людном месте, на глазах у толпы обывателей.
– Я о том и говорю. Страшно стало ходить по улицам. Чем вообще занимается наше Охранное отделение?
– Застрелить человека в парке, где гуляют женщины с детьми! – разгорячился вдруг Алексей Степанович. – Да кем бы он ни был – они что, в самом деле надеются этим сделать жизнь лучше? Поглядел бы я, как поступил бы сам Дулебов, окажись он тогда на месте Богдановича. Кто поставил этих господ судьями над всеми нами?
Кобылянский и Касымов удивлённо уставились на Ветлугина.
– Алексей Степанович, Вы, право, разнервничались перед репетицией, – сказал Касымов.
– Да уж, принимаете всё чересчур близко к сердцу, – поддакнул ему Кобылянский.
И в этот момент пришла Анна Павловна. Как обычно, скорым шагом, плавно летящей походкой, улыбаясь всем до ушей и поглаживая косу, шагала она прямиком к дирижёру.
– Здравствуйте, Алексей Степанович! – произнесла она с неподдельной радостью в голосе, подавая руку для поцелуя. – Я так счастлива снова играть с Вами!
– Поверьте, Анна Павловна, это совершенно взаимно, – ответил он и снова под руку повёл её на сцену.
Ему вдруг стало намного легче, будто самое страшное было уже позади. Она всё та же – лёгкая, улыбчивая, воздушная, ароматная, немного суетливая и зажатая, но ещё прекраснее, чем он помнил. И она здесь, рядом, он видит её, говорит с нею, слышит её игру. И она явно благоволит к нему. Впереди минуты чистого блаженства, ничем не омрачённые.
Они заиграли Второй Рахманинова – и он зазвучал в душе Алексея Степановича ещё громче, чем Первый Брамса. Снова каждая нотка говорила о нём, о ней, о них. Это была новая музыка, никто не знал, как её надо играть. Говорили, сам автор каждый раз делает это по-новому и не всегда по нотам, которые сам же и написал. Для Ветлугина это значило больше свободы, чтобы рассказать своим исполнением о том, что он чувствовал. И его ничуть не тревожило, что никто не способен это понять.