3
После репетиции Алексей Степанович предложил Анне Павловне прогуляться в Михайловском саду – якобы для того, чтобы обсудить детали предстоящего совместного выступления. Погода стояла чудесная. Народу было немного. Они шли под руку по живописным аллеям сада и молчали. Он был безмерно счастлив лишь оттого, что проводит время с ней вдвоём, наслаждался каждой секундой её присутствия рядом.
Но в то же время его мучил один вопрос. И он понимал, что это стало его idee fixe, едва ли не жизнь готов отдать, чтобы получить ответ. У него не осталось сомнений, что он её любит – по-настоящему, как можно любить даже не раз в жизни, а раз в миллион жизней, ибо лишь одному из миллиона даётся такая любовь. Но что она чувствует к нему? Насколько это взаимно?
Он едва сдерживался, чтобы не признаться ей и не спросить её прямо. Боялся не столько того, что она ответит «нет», сколько того, что, вне зависимости от ответа, Анна Павловна, как порядочная девушка, прекратит всякое общение с ним, даже в ущерб своей едва начавшейся карьере.
Но как ещё можно это выяснить? Он жизненно нуждался в ответе, пусть даже отрицательном. Должен был знать точно, наверняка – так, чтобы не осталось сомнений. Как мать предпочла бы знать, что её ребёнок мёртв, нежели не знать, что с ним – так и Ветлугин предпочёл бы знать, что она не любит его, нежели продолжать мучительно сомневаться. Он не мог поверить, что такая любовь может быть безответной. Но в то же время не мог поверить, что такая девушка может любить его, что такое счастье возможно, реально.
Когда она была рядом, казалось, её глаза говорят о взаимности. Но чем дольше он не видел её, тем меньше был в этом уверен. Может быть, так же она смотрит на всех? Если даже и не на всех, лишь на него одного – может быть, дело тут не в любви, а лишь в особом уважении и восхищении им как человеком и музыкантом?
Понимает ли она, что он её любит? Догадывается ли об этом? Допускает ли вообще такую возможность? Как можно открыть ей всю силу и глубину его чувств, не говоря о них прямо? Как можно узнать о её чувствах, прямо не спрашивая? Он точно знал одно: если она любит его столь же сильно, если он сможет быть в этом совершенно уверен – тогда ничего ему больше не нужно от жизни, тем более какой-то там физической близости. Просто знать, что она его любит – более чем достаточно, чтобы он стал абсолютно, бесконечно, безмерно счастлив.
То, что они так долго шли и молчали, с улыбкой поглядывая друг на друга, и никакой неловкости не порождало это молчание – уже склоняло его сомнения в сторону «да». Музыка Рахманинова всё ещё звучала в их головах и сердцах. Она тоже это слышала. Играла вот этими самыми руками. Она не может не ощущать того же, что и он, не извлекать из самого этого молчания, из этих взглядов под звучащую внутри музыку нечто большее, нежели тысячи слов.
– Скажите, Алексей Степанович, – вдруг прервала она тишину, – Вы ведь лично знакомы с Сергеем Васильевичем?
– Да, мы встречались.
– Я слышала, он три года ничего не писал. Впал в депрессию после того, как Глазунов неудачно исполнил его Первую симфонию. Насколько эти слухи преувеличены?
– Это чистая правда, Анна Павловна. В те годы мы о нём почти не слышали и совсем было его позабыли. Говорят, он целыми днями лежал на кушетке и ничего не делал. Утратил интерес к жизни. Тот провал оказался для него серьёзным ударом.
– А этот Н. Даль, которому посвящён концерт – тот самый психиатр, который с помощью гипноза вывел его из депрессии?
– Открою Вам секрет, Анна Павловна. Сплетничать, конечно, нехорошо, но Вам следует знать, о чём на самом деле музыка, которую Вы играете. Дело не в Дале, а в его юной прелестной дочери.
– Да что Вы! – воскликнула Анна Павловна. – Неужели? Он ведь недавно женился на своей кузине Сатиной.
– А перед этим пережил пламенную страсть к этой еврейской девочке. Но знают об этом немногие.
– Я никому не скажу, – кокетливо улыбнулась Анна Павловна. – Однако, надо признать, в музыке чувствуется, что речь о любви. Хочется верить, что эта любовь, как и у Брамса, была чистой и возвышенной, не опошлённой адюльтером и плотской страстью.
«Что это? – подумал Ветлугин. – Снова намёк? Снова говорит это для меня? Что она пытается до меня донести?»