Они не заметили, как прошёл час, а потом и полтора. Не слышали, как за дверью постепенно поднялся шум: оркестр давно собрался и ждал их, настраивая инструменты. Они не хотели этого замечать, не могли оторваться друг друга – пока их интимное уединение не прервал Кобылянский, неожиданно постучавший в дверь.
– Алексей Степанович! Анна Павловна! Вы там?
Не дождавшись ответа, открыл дверь и зашёл.
– Вот вы где. Мы уже готовы.
Он был какой-то мрачный, бледный, подавленный. Глядел в пол и переминался с ноги на ногу.
– Что случилось? – спросил сияющий Ветлугин, заметив это.
– Как, Вы разве ещё не в курсе?
– Да говорите же, в чём дело?
Иван Трофимович тяжело вздохнул и сказал:
– Ольга Максимовна Шнеер задушила детей и сама зарезалась.
5
На следующий день пресса и народная молва вовсю разносили подробности случившегося. В ночь на 12 мая Ольга Максимовна уложила детей спать. В тот день она каким-то образом узнала, что муж изменяет ей с певицей Рощиной, и была в глубокой депрессии. Оставшись одна в большом доме, она впала в состояние аффекта и задушила подушкой сначала двенадцатилетнюю Таню, а затем – семилетнего Мишу.
Очнувшись, она ужаснулась содеянному и не могла смириться с тем, что убила собственных детей. Взяла кухонный нож и всадила его себе в грудь. Но ей не хватило сил пробить грудную клетку. Она вытащила нож и ударила снова. На этот раз лезвие вошло глубже. Она села на кровать в ожидании смерти. Однако ощущала лишь невыносимую боль. Стала задыхаться, хрипеть, кашлять кровью – и поняла, что пробила лёгкое. Тогда она нашла в себе мужество снова вытащить нож и ударить ещё раз. С третьей попытки угодила достаточно глубоко в сердце и скончалась мгновенно.
Для Алексея Степановича эта новость была словно ушат ледяной воды, пролитой на голову. Он моментально протрезвел, будто от сна пробудился. Ходил, опустив глаза, боясь даже взглянуть на Анну Павловну. Это случилось не где-то в Уфе или Златоусте, не с каким-то незнакомым Богдановичем – это случилось с его некогда лучшим другом, которого он знал много лет, с которым сыграл вместе не менее сотни концертов.
Что, если и Маша способна на такое, узнай она о его чувствах к Анне Павловне? Он не мог даже представить себе этого и ни за что не поверил бы, что это возможно – но ведь так же думал он и об Оле, которую тоже давно и хорошо знал. Да и Шнеер наверняка был уверен, что его жена никогда такого не сделает. А ведь для Маши новость о предательстве мужа стала бы не меньшим ударом, ведь она тоже пожертвовала собой и всю жизнь отдала на служение ему.
Ветлугину стало вдруг пронзительно стыдно. Что может быть пошлее и тривиальнее, нежели сохнуть по молоденькой красотке, будучи убелённым сединой? С чего вдруг такой незаурядный человек, как он, опустился до такой банальности? И вот к каким последствиям может привести ребяческое неумение держать в узде свои чувства, контролировать свои эмоциональные порывы, свою тягу к приключениям и новым впечатлениям. Шнеер поддался слабости – а пострадали невинные дети.
Как же сам Шнеер будет жить после этого? Как будет жить Рощина? Как они смогут быть вместе? Все только и говорили, что о русской Медее, однако среди всего этого шума никто понятия не имел, где сейчас эти двое, вместе ли они, знают ли о случившемся, как встретили эту новость, живы ли вообще или тоже наложили на себя руки.
Концерт прошёл с грандиозным успехом, публика вновь бесновалась и забросала солистку розами. Долговязый, красивый, с огромными руками – сам автор поднялся на сцену и целовал руки, столь блестяще исполнившие его концерт. Глядя на Алексея Степановича и Анну Павловну, никто не заподозрил бы, что всё это не приносит им ни малейшей радости. Все эти цветы и овации они как бы наблюдали со стороны, словно это происходило не с ними. Всё виделось им сквозь пелену какой-то опустошённости и растерянности, вязкого состояния оторопи, из которого они никак не могли выбраться.
Ветлугин чувствовал себя словно его отчитали как мальчишку, ткнули носом в возможные последствия его запрещённых старшими шалостей: вот полюбуйся, что бывает с теми, кто переходит черту дозволенного. Шнеер поддался слабости – и Бог покарал его. Кого хочет наказать, лишит разума – а не его, так его жену. И в свои-то года Ветлугин впервые понял, что есть подлинный страх Божий.
Он и не замечал, как слабела эти два месяца его вера, как постепенно, сам того не замечая, отдалялся он от церковной жизни. Необходимость в вере ощущал он прежде всего потому, что она придавала жизни недостающий смысл. Теперь же вся полнота смысла жизни заключалась для него в хрупкой девушке с бирюзовыми глазами, поглаживающей косу. Она стала его божеством. Он так жаждал общения с ней, что совсем позабыл столь ценное для христианина чувство общения с Богом и Его личного присутствия.