Мария Сергеевна словно читала его мысли. Знала, в каком состоянии он приедет, и ждала его с горячим ужином, чаем и шерстяным пледом. Хотя сама смертельно устала и не чаяла оказаться в постели. Он это знал, но на лице её в тот момент была лишь неподдельная радость оттого, что он вернулся и ближайшие недели проведёт дома. Она сидела молча, смотрела, как он с удовольствием ест то, что она для него приготовила, и была совершенно счастлива.
В какой-то момент к её взгляду добавилась нотка сочувствия. Она знала о случившемся и понимала, как сильно эта новость подействовала на её мужа, хотя сама была мало знакома со Шнеерами. Они оба не хотели, да и не в состоянии были сейчас это обсуждать – и это тоже она прочла в его глазах. Они давно научились понимать друг друга без слов.
И вдруг Ветлугин совсем иначе взглянул на свою жену. Неожиданно понял, как он в действительности её любит, какое сокровище ему досталось. Понял, что раньше не замечал и не ценил этого, принимал как данное. И лишь теперь, стоя на грани разрыва, внутренне уже переживая его, будучи мысленно готов потерять семью – он осознал её истинное значение для него. Как не думаешь о ценности своей руки или ноги, пока не лишишься её.
Двадцать лет брака без крупных ссор и скандалов, измен и ревности, сомнений и недоверия, отторжения и усталости друг от друга – сформировали в итоге идеал христианской семьи: и будут двое одна плоть. Большую часть сознательной жизни они были вместе, и им было хорошо вдвоём – в сумме это давало нечто намного большее, нежели безумная страсть, коей не было даже в первые годы. Он чувствовал её неотделимой от себя частью, не мог представить себе жизни без Маши, сросся с ней воедино, сроднился настолько, что даже не замечал этого, не задумывался об этом.
Он вдруг понял, что в этой ситуации сильнее всего боится не причинить ей незаслуженную боль, не опозориться в глазах общества и даже не лишиться детей – а просто остаться без своей Маши. Это означало для него перевернуть вверх дном всю жизнь, начать её заново, с нуля. А он уже так стар и неповоротлив, так привык к налаженному быту, так зависим от него и тяжёл на подъём. Она понимает его как никто другой, знает его желания прежде, чем он попросит – сможет ли он прожить без этого? Надолго ли его хватит? Он ведь даже не ставил вопрос таким образом.
Алексей Степанович пристальнее вгляделся в свою жену – и тут его пронзила страшная мысль: она знает! Видит его насквозь – а значит, не может не знать. Разве можно не замечать такое? Безумные чувства, каких он никогда доселе не испытывал, вырываются из него с воплем и судорогой: неужели она – его Маша, так хорошо его понимающая – не догадывается ни о чём, не видит, как он изменился?
Да, разумеется, она знает о его любви к другой, знает о его внутренней борьбе. Вероятно, догадывается, кто именно вызвал в нём всё это. Но она мудрая женщина, она понимает, что если устроит истерику, станет возмущаться, чего-то требовать – этим только оттолкнёт от себя мужа в объятия соперницы. Она ведёт себя гораздо умнее: не подаёт вида, не делает сцен, не скандалит, не ставит ультиматумов – а вместо этого особенно нежна с ним, заботлива и внимательна. Если она и сможет его удержать – то лишь этим.
Впрочем, может быть, у него разыгралось воображение. Он ведь старательно скрывает свои чувства – и чему-чему, а уж этому как-нибудь да научился за столь долгую и насыщенную жизнь. Можно ли так хорошо знать другого человека, ежели тот сам себе поражается? Да и он ведь неплохо знает свою жену: может ли она догадываться о таком и никак не проявлять этого?
Он быстро заснул, но спал тревожно, ворочался, стонал во сне и часто просыпался. Ему снилось, как он снова приезжает на репетицию в Дворянское собрание – а весь оркестр уже знает о его любви к Анне Павловне. Он понимает это по тому, как смотрят на него музыканты, как перешёптываются за его спиной, полагая, что он не слышит. Кобылянский подходит к нему со своей пресловутой ухмылкой, похотливо подмигивает, поглаживает усы.
– Признайтесь же, дорогой Алексей Степанович, Вы уже залезли носом в её шикарное декольте?
Он говорит это тихо, но все слышат и начинают в голос хохотать. А где-то вдали сидит в углу Анна Павловна и прячет лицо от стыда.
Ветлугин снова проснулся и больше не мог уснуть. Уже светало. Физически он был измотан, но на душе неожиданно стало спокойно. Ему вдруг показалось, что он видит конец пути. Ещё долго идти, но конец уже виден. Он почувствовал в себе силы, чтобы справиться со своей греховной страстью, вытравить из себя Анну Павловну. Постепенно, шаг за шагом – но в конце концов он избавится от этого наваждения. В ближайшее время он её не увидит – и день за днём будет всё меньше думать о ней, всё меньше желать снова встретиться с нею. Рано или поздно – ещё не скоро, но уже в обозримом будущем – сможет общаться с ней как с обычной девушкой, оставаясь холодным и с иронией вспоминая ту короткую вспышку необузданной страсти.